В словаре Брокгауза и Ефрона слово Селитьба пишется с буквой Д.
Первые поселенцы остановились у многоводного ручья, в котором водилось много рыбы. Вырыли пруд, завели огороды. Охотники за пушниной и мясом уходили все дальше и дальше от жилья. Кто – то из них достиг берегов безымянной речки. В дремучем лесу встречались медведи, лоси, вепри, барсуки и бобры. Стаи тетеревов, пролетая над головой, закрывали солнце. Токующих глухарей более изворотливые ловили живьем. Силками брали рябчиков.
Постепенно люди, выжигая лес по берегам, переселялись к реке. Так образовалась Селитьба, а речку стали называть Павой. Дали имена многочисленным ручьям и родникам. Место, на котором ранее проживали, назвали Большой околицей. Никто не знает, когда возникло село и сколько ему лет. Все старики, кого ни спроси, твердят одно: "Старое наше село, очень старое". А я старого в нем ничего не вижу. Новые рубленые пятистенные дома с резными наличниками, крытые тесом, железом, шифером, стоят, тесно прижавшись друг к другу. Но есть, конечно, ещё дома, окна которых лежат на земле, и на крыше с южной стороны дрань взъерошена, а на северной мох зеленый растет.
В центре села двухэтажная каменная школа – гордость Селитьбы. Это здание раньше принадлежало фабриканту Седову. Добрые, отзывчивые учителя работают в ней. Три сестры Гусевых, старшая из них Анастасия Яковлевна, заслуженная учительница. Сколько тепла, силы вдохнула она в души мальчишек и девчонок! Однажды молодая мамаша привела в первый класс своего сына и говорит: "Трудно Вам будет с ним, Анастасия Яковлевна, уж очень он озорной у меня". "Мы таких не боимся, - ответила ей учительница, - такие дети, как правило, хорошо учатся. Будьте спокойны за своего сына". Она погладила мальчика по голове, положила руку ему на плечо и отвела на первую парту. Да! " Именно в труде велик человек, - писал Горький, - и чем горячей его любовь к труду, тем более величественен сам он". Труд педагога доставляет Анастасии Яковлевне огромную внутреннюю радость и глубокое удовлетворение.
Вместе с ней трудится молодая учительница Александра Алексеевна Думнова. Она приехала в село по окончании института. Селитьба стала для нее родным домом. Когда не хватало учителей, Шура работала за двоих. Длинными вечерами до поздней ночи проверяла тетради учеников. Наутро - чуть припухшие веки и красные прожилки в глазах.
По улице на велосипеде едет ее муж – мой товарищ. Возле самого руля, на самодельном сиденье устроился их сын, шустрый такой, голубоглазый Валерка. Они едут в магазин за хлебом, это я точно знаю. Подъехав ко мне, Валерка кричит: "Здравствуйте, дядя Витя!" и болтает ножками. А отец то ли с упреком, то ли с сожалением смотрит на меня и говорит: "Приходи сегодня в гости, у нас пластинки новые есть – послушаем". И добавляет: "Я после работы, всю эту неделю рамы вязал – вчера кончил. К Октябрьской, думаю, перейдем в свой дом. Ты вчера приехал?"
"Да", - отвечаю я.
"Ну, как там в Москве, не скучаешь?"
"Все бывает".
"Тебя Шура видела, смотри, приходи. Поужинаем вместе. Будем ждать, приходи".
"Приду, приду, езжайте за хлебом, мать-то, наверное, ждет обедать". И тут снова Валеркин голос: "Мы маме сказали мигом". И вцепился в руль своими ручонками. Они уехали, а я стоял и думал: "Здесь в родном селе меня считают гостем. Тяжело. Я не хозяин, а гость в своем доме". Мне захотелось сесть, лечь, заплакать, обнять землю, по которой ходили мой дед и отец, по которой сделал первые шаги я сам.
Иду в огород. Вот тут стояла черемуха. Её посадил мой отец. Вкусными казались ягоды. Целыми днями я мог просиживать на ней, раскачиваясь на ветвях. Белым пожаром она полыхала каждую весну. Прошлым летом сильный ветер с дождем обломил ей верхушку. И вот высохший ствол стоит передо мной. И почудилось мне, будто шепчет он: "Ты не помнишь отца. Он принес меня из леса и посадил, когда ты был ещё крошечным. Перед тем, как уйти на войну, он ночью пришел со мной проститься, обнял меня, погладил ладонью по стволу и прошептал: "Будь красивой и доброй. Радуй людей". И когда с моих листьев упала утренняя роса ему на лицо, он сказал: "Мне пора". И ушел. А в сорок третьем ветер принес горестную весть с Курской дуги. Механик – водитель "Т-34", разведчик, рядовой Александр Андреевич Штыров геройски погиб, проводя разведку боем. На братской могиле в селе Верхнем Муханове, что в Кромском районе, начертано имя его. Ты не помнишь отца. А перед смертью, наверное, он вспомнил меня и тебя".
Печально стало на душе. Я поднял голову. Там, где раньше буйно шумела листва, теперь пустота. Над погребом на длинном шесте висят остатки скворечника. Скворцы давно уже не поют на проулке. В малиннике валяется проржавевшая бочка. В ней когда-то плавали караси. Я приносил их с Черного болота. Мать брала их по утрам и готовила суп. Рядом с бочкой стояли столик и широкая скамейка. Я любил лежать на скамье и до боли в глазах смотреть на голубое бездонное небо и мечтать.
Прохожу через весь огород, иду в поле, подымаюсь на гору и смотрю на Селитьбу. Все село как на ладони. По улице мчится санитарная машина. Она вырывается на шоссе, поднимается в гору и ныряет в лес. Я закрываю глаза и представляю: по дороге идут коммунары. В стране объявлена продразверстка. Молодому государству нужен хлеб. Коммунисты Селитьбы делали благородное дело: отправив из села излишки хлеба, по этой же дороге, по которой только что пропылил "УАЗ", обутые в лапти, дымя самокрутками, шли они в соседние села разъяснять людям положение в стране. Они знали сложность похода, но не отступили. Коммунары погибли от рук барановских и сергеевских кулаков.
Я поворачиваю голову, взглядом возвращаюсь по дороге в село. На краю села живут цыгане. Им государство дало ссуду и наделы земли. Они построили дома, обзавелись скотиной, обрабатывают землю. Дети бегают в школу. Вовка Панфилов служит в армии. А его брат Коля только что вернулся. У Нюрки – цыганки дом поменьше. На ее плечах старая мать и двое сирот: мальчик и девочка, они ходят в школу, одеты не хуже других. Нюрка работает на заводе шлифовщицей. "Молодец баба", - говорят о ней на селе.
Над крышами домов антенны телевизоров. Председатель сельсовета склонился над мотоциклом, наверное, обижается на лошадиные силы. Поршневое кольцо менять надо. Поехал. Мои глаза провожают его. Через дорогу, волоча за собой тачку, идут два подростка, Вася Цаплинов и Шурка Валявин. Они были в лесу, рубили сруб для родника Кипячий. Устали, еле передвигают ноги, а хохочут – восьмой класс. Из столовой, которую на селе называют чапок, выходит Мишка Еплев. Сразу видно: поддал парень, садится на своего "Ижа", кладет его на бок и делает разворот на месте. Из-под колес летит песок в играющих в домино пенсионеров. Мотоцикл с ревом набирает скорость, скрывается из виду. Я перевожу взгляд и сталкиваюсь с Христиной Телелюевой. Старушка несет из леса сухие сучья. Война отняла у нее троих сыновей. Младший Григорий ушел добровольно. Некому Христине привезти дров. Пятнадцать добровольцев ушло из села на фронт. Мартей Седов, один из них, вернулся. Кроме медалей, он принес Почетные грамоты за подписью Сталина. Сейчас Мартей работает в совхозе бригадиром. У Мартея дров много. В его распоряжении техника, лошади, люди. Правильно ли ты живешь, Мартей?
Добровольцев возглавлял мой дядя по материнской линии Федя Богатырев, погиб в сорок втором под Сталинградом. Останки замкомандира десантной роты покоятся в братской могиле на хуторе Вертячий.
За клубом на околице в честь погибших на войне воздвигнут памятник. Лоскутов Борис Константинович постарался. В Селитьбе есть и памятник семи коммунарам. В октябрьский праздник идет колонна демонстрантов по всему селу к этому памятнику. Идут рабочие завода, лесохима, совхоза, идут учителя и ученики. Лучшим из лучших доверено нести знамена. Есть в селе кавалеры ордена "Трудового Красного Знамени". Движется техника, украшенная транспарантами. Митинг открывает председатель сельсовета Родионов Иван Васильевич. Берет слово рабочий завода, сын коммунара Гусев Николай. Его сменяет хозяин лесохима Наумов Михаил Степанович. Выступают учителя. Все обещают честно трудиться на своих местах. Гремит оружейный салют в честь погибших и выживших.
Растет Селитьба. Люди растут. В просторной школе стало тесно детворе – им построили другую, с буфетом и столовой. Стало в Селитьбе две школы, библиотека, четыре магазина, комбинат бытового обслуживания, пекарня, сберкасса и больница. В клубе не скамейки, а стулья. В кинобудке ровно шумит широкопленочный аппарат. Бессменный киномеханик Сашка Гусев за хорошую работу премирован поездкой в Москву на ВДНХ. А в роддоме рождаются пацаны. Здоровыми растут, целыми днями, не уставая, гоняют в футбол на стадионе. В Селитьбе любят спорт. Каждое лето устраивают массовые гуляния.
Да, растет село. За три года выросла целая улица. На ней живут мои друзья. Спрашиваю одного: "Как стройка? Устал?" "Устал, - отвечает он, - только не физически, а морально. Началось все с ссуды. Получив деньги, я подал заявление, чтобы дали мне лес на постройку дома. Сельсовет и райисполком дали мне десять кубометров, а на дом-то надо 30-35. Прошу еще. Говорят: "Не можем. Ты не один". Где брать? Узнал об этом сосед, пришел и поучает: "Иди к леснику, прихвати бутылку-другую. Не скупись. Лес будет". И вот, как видишь, дом стоит, но мне кажется, что пахнет от него не сосной, а водкой. Лесник пил много".
Молчат селитьбинские мужики, молчит и председатель сельсовета товарищ Родионов: он не любит обижать ближнего, так уж устроено его маленькое сердце. Недаром его за глаза называют Ваня Недосадник. Повадилась к нему одна старушка с жалобой на брата, который присвоил себе её золотые монеты. Родионов выслушает её, справится о здоровье и обязательно спросит: "А сколько у вас телогреек?" Та примется считать: "У меня 10 тюфяек новых, да две ношу, есть ещё шубы". И перечисляет все, а потом встанет довольная, что у нее всего много и домой пойдет, забыв, за чем пришла. После такой беседы можно и на обед ехать - пора, время подошло. Казенный мотоцикл ждет своего хозяина у парадных дверей.
Пришел однажды в сельсовет Кукаев Константин Степанович и говорит: "Иван Васильевич, у меня пропал бык. Сын во всех деревнях побывал, весь лес объездил – нигде нет. А вчера лесник Санька Корочкин выпил лишнего и проболтался, что бык-то якобы у меня был постным. Пошел я к нему трезвому, а он отказывается. Что делать? Помоги". "В таких делах я бессилен, - развел председатель руками, - вызывай милиционера". Участковый приехал, а к вечеру он и лесник обнимались и, уважая друг друга, распевали песни. Написал Кукаев об этом в газету "Ленинская победа". Редакция не помогла. Из госпартконтроля сообщили, что из общего отдела тов. Будылин выехал в Куйбышев в командировку. Посоветовали пострадавшему обратиться к депутату облисполкома. Депутат принял меры, прислал майора милиции Цветуна. Кукаев в это время лежал в больнице. Цветун, найдя его в больничной палате, стал пугать уголовной статьей. А больной смотрел на него и думал: "Нет! Вы не заставите меня не верить в людей. Я выше вас. Вы какое-то сплошное горе".
И все же вскоре он получил письмо. В котором написано: "Сообщаю, что на письмо гражданина Кукаева Константина Степановича о пропаже у него быка Павловским ГОМ произведена проверка. Проверкой факты кражи со стороны лесника и других не подтвердились. Обнаруженное им в лесу мясо явилось лосиным. В связи с тем, что действительно имело место убийство лося, Павловским ГОМ возбуждено уголовное дело за № 19251".
Прокурор гор. Павлова на Оке мл. советник юстиции Абрамчев.
Прочитал это письмо Константин Степанович и остался у него на душе какой-то неприятный осадок. Жить бы ему на старости лет припеваючи. Дом новый, скотина на дворе водится, государство пенсию приличную платит. "Жить бы да не тужить, - говорит он,- да вот путаются эти, как их там… под ногами. Да ну их к черту, и говорить-то противно. Народ-то у нас дружный, трудолюбивый, чистый – смотреть радостно, а эти, живущие для навоза, велик ли прок от них, тля какая-то".
Долго я сидел на горе и смотрел на родное село. Председатель домой поехал. "Меняй поршни, Иван Васильевич, приезжай на эту гору, отсюда очень хорошо видна Селитьба и люди, живущие в ней. Ведь ты хозяин села".