Мне за тебя по жизни стыдно не было никогда

История изучается не только по учебникам и кадрам кинохроники. Иногда она буквально стучится в дверь сама. Так, в один из зимних дней этого года в редакцию позвонил мужчина и попросил рассказать в газете о его родном брате – ровеснике Саратовского района, человеке, пожалуй, единственном в нашей области, который в годы войны стоял у расстрельной стены и которому чудом удалось тогда уцелеть.

Николай Алексеевич Агейчик, бывший военный, по званию майор, проживает в поселке Соколовый Саратовского района вместе с супругой Раисой Ивановной. Оба по национальности белорусы. Его брат, Яков Алексеевич, с которым мы в тот памятный день беседовали по телефону, на 15 лет моложе хозяина дома, живет отдельно в том же поселке. Из общения с ними удалось узнать о неординарной человеческой судьбе, вернее, человеческих судьбах, познакомиться с людьми, сюжет жизни которых заплетен покруче любого романа.

Сила жизни

Николай Агейчик родился в конце мая 1937 года в белорусской деревне Копцевичи Гомельской области, что в Полесье. В семье, кроме него, был еще старший брат Женя. Родители их трудились в колхозе, семья жила крепко, имели двух лошадей, большой дом со всеми необходимыми хозяйственными постройками, никакой работы не чурались. Женя, будучи старше Николая всего на четыре года, считался взрослым, помогал отцу и матери, присматривал за братишкой. Дом Агейчиков стоял на окраине деревни, ближе к лесу. Коле исполнилось четыре года, когда началась война. Не успел отец уйти в армию, как тут же, в первые дни войны, в деревню вступили немецкие войска. Прошло немного времени, и на Полесье, как и по всей Белоруссии, развернулось партизанское движение, на которое гитлеровцы ответили карательными операциями среди местного населения. Белорусы, целыми деревнями, бросая домашнюю утварь и уцелевший от разграбления скот, с малыми детьми и стариками, уходили жить в окрестные непроходимые леса – пущи. Вот так и семья Агейчиков осенью в полном составе, кроме семидесятилетней бабушки, по тогдашним понятиям глубокой старухи, переселилась в лес. Жили в "куренях" – выкопанных землянках, около которых горели костры. Переходили с места на место. Питались лепешками из желудевой муки, смолотой вручную на самодельных жерновах, гнилой картошкой, которую иногда удавалось раздобыть на брошенных полях, из нее выпаривали крахмал, смешивали с водой, пекли черные блины. "Печенка" - запеченная на костре картошка – считалась лакомством, ее приберегали для малышей. Летом и осенью собирали грибы, ягоды, съедобные травы, птичьи яйца, поджаривали на костре вынутых из гнезд птенцов. Те, кто не ушли, или, не выдержав подобных тягот, возвратились обратно, были угнаны на работу в Германию, сожжены заживо в хатах или замучены в лагерях смерти, которых в Белорутении, как ее назвали оккупанты, было создано более 260, в том числе Тростенец, Озаричи, Минское гетто и др. Так, в 1943 году дотла сожгли соседнюю с Копцевичами деревню Хвойня, в которой проживало более 1700 с лишним человек.

Эти три года, проведенные в лесу, вплоть до июля 1944 года - освобождения Белоруссии Красной армией, стали настолько невыносимой ношей для детской памяти, что полностью сохранилось только одно – самое яркое и жуткое из детских воспоминаний того периода. В начале июля одиннадцатилетний Женя и семилетний Коля, со слов взрослых зная, что скоро немцам настанет капут, что вокруг их, по слухам, уже нет, решили наведаться в родную деревню, поглядеть, что сталось с их хатой. Не знали мальчишки, что хаты уже нет, закрывавшее обзор строение дотла сожгли, сад срубили, а дровяной сарайчик около дома превращен немцами в штаб и что скоро прямо на этом месте лицом к лицу они встретятся с отступающим врагом. Даже истощенные, оборванные и чумазые ребятишки вызывали к тому времени ужас у фрицев, ведь это могли быть малолетние партизаны-разведчики, а то и подрывники-смертники. Разговор был короток. Оторопевших мальцов с криком: "Хенде хох!" фриц поставил к стенке сарая и уже вытащил автомат. Чуда никто из братьев не ждал: в те страшные годы смерть стала явлением почти рядовым даже для детей, но чудо пришло как раз вовремя. Из-за стенки сарая внезапно появился второй немец, решивший-таки на ломаном русском выяснить, кто эти два мальчишки-оборванца. Спас ситуацию Женька: он, как мог, объяснил фрицу, что пришли они сюда к бабушке из соседней деревни. Не зря, видимо, старушка оставалась в селе: не только уцелела сама, одна-одинешенька жива душа на всю округу, но и внуков своим присутствием спасла от неминуемой гибели. Убедившись, что "киндеры" не соврали, и велев им не высовывать нос дотемна, немец удалился восвояси, а Женька с Колькой под спасительным покровом ночи снова рванули в лес. Матери тогда так ничего и не сказали…

Совсем другая судьба ждала Кольку после войны, тогда никто и не предполагал, что именно ему, Николаю Агейчику, суждено вписать новую яркую страницу в семейную летопись.

Продолжение читайте в № 13 от 6 апреля 2017 г.