С одной из женщин, которые сегодня обозначаются казенным словом "ребенок войны", он однажды и встретился. На этот раз он не ждал от собеседницы занимательных фактов. Он просто пытался задавать ей обычные вопросы.

Ее звали Тамарой, сегодня ей уже далеко за восемьдесят, но она и по сей день в своей памяти хранит незначительные, порою, штрихи той жизни, которую прожила одиноко, с мамой Настей. Сегодня эти воспоминания девочки-подростка говорят о многом. Их значение в вечности духа и самой жизни, которую люди тех поколений в себе поддерживали сами.

Тамара вспоминает:

— Жили как все. В небольшом городке, в тылу мама трудилась на предприятии непрерывного производства, что для меня отчего-то означало бесконечные ночные смены, длинные ночи в одинокой комнате … а еще печные огоньки.

Жили неполными семьями в бараке, где было по 15 комнат. Все их население составляли женщины и разновозрастные дети. Мы росли гуртом, т.е все вместе. Кто был постарше – заботился о малышах, делились нормой хлеба, вместе летом ходили в лес по грибы и ягоды, зимой "на плашки". Так называли работу, где дети небольшими баграми вытаскивали бревна из замершей реки, которая протекала у городка.

Долгими зимними вечерами, бывало, стекались на общую кухню барака, где топилась печь. У нее словно на дежурство собирались ватагой и мальчишки, и девчонки, в тепле послушать сказку или занимательную историю. Взрослых не было, тогда все они работали по 12 часов для фронта. Уходили с рассветом, возвращались в темноте. Тогда-то и детвора совками разносила угольки из общей печи по комнатам, где были холодные печи. Разжигать было нечем, на помощь приходили угольки, на страже которых круглые сутки стояла девочка Тома. В деревянном доме с двумя дверями по узкому длинному коридору с вечера до рассвета двигались взрослые тени людей, вернувшихся с работы или собирающихся на нее. Всем им нужно было тепло и свет. Поэтому-то у всех на устах была Тамара. Только и она была сущим ребенком и однажды случилось так, что все угольки в печи прогорели, по причине, что проспала ночь, не уследив за ними. Я проснулась от холода, будто ужас сковал меня, когда увидела черное зево общей печи. Сердце заколотилось от сознания своей беспомощности, от понимания того, что эта печка уж не запылает как прежде, ведь спичек нет, а где их искать, никто не знает, как и никто не знает, кто и когда прошлой осенью затопил ее.

Я выскочила в длинный темный коридор, где гулял январский ветер на пару с морозом. В голове только одно: сейчас люди начнут с работы возвращаться, а в бараке холодно. Тогда, в те минуты, мне казалось это преступлением. Вокруг все как один сражаются на фронте, работают в тылу, а я огня сберечь не смогла. Кто я и зачем я – стучало в голове от отчаяния.

В смятенье я выскочила на обледенелое крыльцо посмотреть не идет ли дым из труб соседних бараков. Да вдруг поскользнулась, неожиданно на меня навалилась слабость, и будто проваливаясь в какую-то черную бездну, закричала. Очнулась я неожиданно на руках какого-то молодого с рыжей шевелюрой парня. Улыбаясь, он произнес:

— Ушиблась, хозяюшка? А что это из трубы нашего барака дымок не струится?

— Заснула я, огонь не уберегла, остыла печка, – почти выкрикнула я.

В пареньке, который занес меня на крыльцо, я узнала рабочего Валерку, что жил в комнате напротив. Он часто мне улыбался, наверное, именно поэтому я сейчас его и узнала.

—Не беда, птаха, сейчас мы с тобою что-нибудь придумаем, – ласково проговорил он.

— Принеси-ка дров из чулана, да чтоб сухие были, – на ходу сказал он, а сам направился к себе в комнату.

Я услышала его на кухне, когда он шуршал тяжелыми валенками. Оглянулась и удивилась – в руке он нес настольную лампу без абажура, которую он включил в розетку у печки.

Я не поняла, ведь электрическая лампа только светит, согреть она не могла. А далее у Валерки в руках появился маленький квадрат черной ткани и ножницы. Ловким движением пальцев он накрыл лампу квадратиком, поставил лампу на пол и дал ей слегка нагреться. Затем он быстрым движением руки отстриг у себя с чуба клок рыжих волос и положил их на ткань. Неожиданно на ней появился дымок, а уже через минуту маленькое тоненькое пламя заплясало над волосами, которые Валерка мгновенно смахнул в печь на дрова.

Мне показалось это фокусом, волшебством, я очень удивилась и, улыбнувшись, спросила его:

— Как ты это сделал?

— Жизнь научила, курс лекций, который получил на Колыме.

Он тут же отвернулся от меня и направился к выходу. А я в это время "кричала" от радости, где-то внутри себя.

Он будто почувствовал это и, обернувшись у самой двери, заговорщицки тихо сказал:

— Угольки по-прежнему будут всегда твои. Никому не рассказывай о нашей тайне!

Я долгие годы после войны вспоминала этот случай и никак не могла понять — может сон это был со мной?

Уже много позже, я узнала, что сосед мой – рыжий Валерка – был из репрессированных студентов столичного ВУЗа. По будущему образованию он должен быть астрономом. Только я больше не видела его никогда.

Я всю жизнь ему хотела сказать:

— Я храню нашу тайну. Ведь угольки вовсе не мои…, а твои.