Народ в Новосёлках трудолюбивый. В каком ещё селе нашей округи столько старинных, дореволюционной постройки, кирпичных домов?! Своим трудом нажили. Народ открытый, бесхитростный. С крепкими крестьянскими устоями. Привычен к коллективному труду.
Вспоминаю давние слова бывшего врача центральной районной больницы, почётного гражданина Вознесенского района, ныне покойной, Валентины Павловны Зверевой. Привезли её, пятилетнюю девочку, в Новоселки в начале войны из блокадного Ленинграда. Как она говорила, "всю золотушную". В чём душа держалась. Какие сердобольные женщины в селе! Одна несёт горшок молока, другая – плошку сметаны, кто-то – стакан мёда. Выходили! Как она была благодарна им всем!
Наш рассказ об одном из тамошних жителей, кого знал лучше других, – моём тесте Иване Петровиче Первушкине. Родившись в 1928 году, он был из того поколения, на долю которого, пожалуй, как ни одного другого, выпало столько лиха в военную пору.
Забросив в первую же осень школу, большинство мальчишек стало за заправских колхозников. Ничего, что кто-то даже не доставал, чтобы надеть хомут лошади, и не хватало силёнок затянуть супонь, отложив в сторону учебники и тетрадки, они дружно влились в колхоз. Не чурались никакой работы. Враз стали взрослее. Поначалу покуривали тайком, а потом в открытую. Как-никак они в селе за мужиков.
Не счесть, сколько рейсов на Комсомолке, как он ласково называл свою лошадку, сделал Ваня на Куриху, сколько колхозного зерна туда перевозил! Был за пахаря. Однажды получил наряд даже в Кошелиху ныне Первомайского района, на спиртзавод. Не ближний свет. С ночёвкой ездили на двух лошадях. Домой вернулись затемно. Сдали ценный груз в сельмаг. Война войной, а без спиртного никак. И свадьбы, случалось, играли, и за помин чьей-то души не грех поднять стопку.
Холодной зимой мобилизовали сельских ребят на лесозаготовки в Лашман. Поехали кто в валенках-чёсанках, кто – в лаптях, сверкают суконками, перетянутыми оборами. Целый день в лесу. Норма на двоих – пять кубометров. Легко сказать. Снега выше колен. Вначале его отбросить надо. Пеньки высокие не велено оставлять. Свалили дерево, обрубают сучья, разделывают двуручкой ствол на метровки, их колют вдоль надвое, в поленницу надо сложить, и чтобы все сучья были сожжены. Это только взрослому мужику под силу. А иным из них и четырнадцати лет не было. По сути, ещё дети. Пришли из леса в барак, похлебали горячего и вповалку расположились на полу.
В другую зиму команду молодых лесорубов отправили в Ардатовский район. Есть там в километрах 15 от Мухтолова посёлок Венец. А рядом – лес, что тайга. Уполномоченный района Кабаев не устаёт повторять: "Надо, ребятки! Здесь ваш фронт". На фронте, как известно, без жертв не обходится. Хоть и отдалены их лесные делянки на тысячи километров от передовой, а попрощаться с жизнью и здесь легко.
Валили высоченную ёлку. Пошла она, родимая. Но, на беду, слегка поменяла направление и упала рядом с другими вальщиками. Шустрый Михей успел отскочить в сторону, дерево его слегка коснулось лапами, а макушка пришлась по голове его напарника. Парень свалился, изо рта потекла кровь.
Положили бедолагу в сани, накрыли тулупом. Кабаев распорядился везти его в Вознесенское, в больницу. Сказал, что по телефону позвонит туда и что должны сообщить матери парня в Новосёлки. В дальнюю дорогу снарядили двоих, в том числе и юного Ваню Первушкина. Если по нынешним дорогам, то наверняка сотни полторы километров будет. По прямой, конечно, намного ближе. Но всё равно дальний путь. Час едут по лесным дорогам, два, три… Совсем стемнело. Показались мерцающие огоньки какой-то деревушки. Попросились на ночлег в крайний дом. Пытаются вдвоём нести немощного товарища. Он – в крик кричит. Вышел старик, легонько так приподнял его и затащил в избу. Говорит:
– Я таких в империалистическую сколько перетаскал!
Едва светать стало, отправились в дорогу. В больницу приехали под вечер. Там мать причитает. Мужа на фронте убило. Теперь вот и сын того гляди умрёт, лица на нём нет. Комкает в руках военкоматовскую повестку на сына. Не спас хирург парня. У того позвоночник перебило.
Через месяц работы дали лесорубам трёхдневную передышку. Отправились с радостью по домам. А прежде чем им снова отправиться под Венец, собрали всех в райкоме партии. Секретарь произнёс мобилизационную речь. Долго что-то говорил. А Ваня не отрывает взгляд от стола, заваленного газетами.
– Может, какие-то вопросы будут? – спрашивает секретарь.
Нет вопросов. Молчит зал.
Тот продолжает интересоваться:
– Нормально ли налажено питание? Под силу ли установленная норма?
Ребят всё устраивает. Те пять "кубиков" им вполне по плечу. Считай, все пары дают по шесть-семь.
– Будут ли просьбы? – снова обращается к залу.
Набрался Ваня смелости и говорит:
– Нам бы газет с собой.
Секретарь, наверное, подумал, что у молодёжи появилось стремление повышать свою идейную закалку. Оказывается, всё куда прозаичнее.
– Цигарку не из чего скрутить, – пояснил Первушкин.
Подошёл партийный начальник к столу, располовинил толстую подшивку "Правды", протягивает щедрый подарок отправляющейся на трудовой фронт молодёжи.
Пройдут два года, и они, юные лесорубы и колхозные пахари, по заслугам получат медали "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.".
Если кто из них, вынесших на своих плечах все тяготы тыловой жизни, и дожили до нынешних дней, то таких единицы.
А жизнь идёт своим чередом. После трёх лет армейской службы, о которой Иван Петрович всегда рассказывал с большой теплотой, снова работы в родном колхозе "Пробуждение". Определили бывалого солдата на водяную мельницу, что стояла на реке Варнаве. Молол зерно не только своему колхозу, но и для всей округи.
Приезжают как-то из Починок два инвалида войны. Один – без обеих ног, у другого вместо рук какие-то клешни. На подводе – три мешка ржи. Перетаскал сам на мельницу. Смолол. Опять погрузил на телегу. Взял грех на душу, не стал записывать в рабочую тетрадку, где вёлся учёт гарнцевого сбора (определённый процент с помола должен поступить в колхозную кассу). Если и дойдёт до правления о его самоуправстве, то сильно не заругают. Там тоже люди сидят. Чего брать с двух калек?! Они уже без этого расплатились сполна.
Была у Первушкина детская мечта выучиться на машиниста паровоза. Да только с его четырьмя классами далеко не уедешь. Когда в село пришла промышленная электроэнергия, поставили его на пилораму. Считался технически грамотным человеком. Условия труда там – не позавидуешь. Зимой, когда передние и задние ворота открыты настежь, словно в аэродинамической трубе. Холод пробирает до костей. Хоть бы какую каморку для обогрева сколотить. Но кто об этом головы ломал? Комплексы строили, тратя десятки тысяч государственных рублей, а чтобы создать элементарные условия для рабочего люда, руки не доходили. Работайте, мужики, на морозе! Да согревайтесь, если угостит частник, привезший тройку хлыстов на распиловку. Даже завзятые трезвенники, став рамщиками, случалось, попадали в лапы зелёного змия. К чести Ивана Петровича, он никогда не терял человеческого достоинства.
Не один раз вспоминал, как возводил дом и какую неоценимую помощь при этом оказал колхоз. Лес на постройку заготовил в урочище "Татарское". Стрелевал. Председатель распорядился выделить весь колхозный гужевой транспорт. Душа у Ивана Петровича пела, когда с брёвнами въезжал в село обоз, насчитывающий почти сорок саней с подсанками. Потом каждую дощечку прошли с женой двуручником, который, к слову, достался мне в наследство.
Никогда не зарился на колхозное добро. Боже упаси, чтобы прихватить горсть зерна курам или взять с пилорамы пару тесин. Кончину колхоза и растащиловку, начавшуюся в пресловутые девяностые годы, остро переживал. Как и большинство рядовых колхозников, получил на память две бумажки с печатями с правом на земельный пай и имущество. Так и ушел с ними в 2004 году из жизни.
Жил попросту. Не бил себя кулаком в грудь. Ни с кем в селе не конфликтовал. Родили и воспитали с Верой Ильиничной, такой же, как сам, рядовой колхозницей, шестерых детей. Не завидовал другим. Я не слышал, чтобы кому-то из односельчан перемывал косточки. Не только трёхэтажным матом, что характерно для многих мужиков, даже в один "этаж" не ругался.
Колхозные порядки любил. Сколько косарей вставало на лугу! Десятки! Любо-дорого поглядеть. Женщины едут "на сено" и домой на подводах. С песнями. В каждой бригаде свой гармонист. Не было такого, чтобы уйти с луга, оставив стог недомётанным. А если дождь? До сумерек, бывало, скирдовали.
Новосельское "Пробуждение" во все времена было на виду в Вознесенском районе. На трудодни отоваривали щедро. И зерном, и сеном. Не говоря уже о картошке и свёкле. Даже масло льняное и конопляное давили и выдавали людям. Платили и деньгами. Правда, не очень богатой была колхозная казна. Так что в зимнюю пору бригады мужиков трогались на заработки. Сам не раз бывал в Молотовской области (Пермский край). А однажды даже залетели в Иркутскую область, недалеко от Байкала, строили геологам дома.
Когда в колхозе ввели денежную оплату труда, много лет работал за скромные
70 рублей. Так бы, скорее всего, и продолжалось, не прояви инициативу его свояченица. Сама написала за него заявление и отнесла в правление. На первом же заседании безотказному рамщику положили 100 рублей в месяц.
Меня поразил случай за полгода до его смерти. Поправляли с ним изгородь в саду. Он, конечно же, осознавал, что с его тяжёлой болезнью долго не протянет. Выкопал я ему яму сантиметров 60 глубиной, несу сосновый столбик.
– Не годится. Надо на 80, – говорит.
Сосну вообще не признавал, быстро сгниёт. Углубляю яму на штык. Несу дубовый. Делать абы как Иван Петрович не умел. Плотничал, столярничал. Если брался топорище делать, то исключительно чтобы было оно из клёна. Часами сидел над ним. Попросит деревенская вдова косу отбить, знай себе стучит весь вечер. Делал, как для себя.
С удовольствием читал мемуары Жукова и Василевского, писателей-деревенщиков. Словно отставной генерал, много лет подписывался на газету "Красная Звезда". А когда я привёз ему книгу Виктора Суворова (того самого перебежчика Резуна), крыл его последними словами.
– Это ж надо так ненавидеть свою страну! – продолжал возмущаться деревенский книгочей. – Как только пропускают такие книжки?!
В редкие часы застолий, переслушав старинные "бабьи" песни, запевал свою коронную – "Варяг" ("Плещут холодные волны, бьются о берег морской…"). За "Варягом" следовала "Бродяга"… Пел от души, с вдохновением.
Когда ему, как и всем родившимся до 1932 года, выдали удостоверение, где черным по белому было написано, что они – ветераны Великой Отечественной войны, крайне изумился. Какие они ветераны? Война была далеко. Хотя их уже готовили к этому. К счастью, боевые действия завершились нашей победой. Он и его сверстники только работали. Чаще всего – ездовыми или пахарями, а также на заготовке дров для Выксунского металлургического завода. Правда, работали, не считаясь с трудностями. Как и все в Новосёлках и повсеместно.