Народ у нас в деревне был дружный. Все вопросы, независимо от "масштаба", решались сообща. Моя бабушка, мама стара, называла жителей деревни одним весьма емким словом – "обчество". И если что-то где-то случалось, "обчество" немедленно реагировало на это. Мама стара об этом обычно говорила: "Обчество-то гудит!". И оно действительно "гудело" по самым различным поводам: в деревне ли бывало какое-то событие, происходило ли что-то в районе, в республике, в стране, да даже случалось ли что-то в мировом масштабе, "обчество гудело", на все лады обсуждая происходящее, давало всему свою оценку, "выносило" свое решение. Словом, в отрыве от мира деревня не жила.
И только не "гудела" со всеми вместе одна совсем не приметная старушка – баба Варюшка Шершнева. Это была женщина неопределённого возраста, какая-то неприметная, серенькая, тихая. И эта неприметность ее, скорее всего, вполне устраивала.
Лицо ее было трудно рассмотреть из-за низко повязанного платочка, тоже серенького, с каким-то не то крапинками, не то цветочками, расплывшимися, слинявшими из-за многочисленных стирок.
Росточка она была небольшого, не полная, но и не худая, так себе, средненькая. И голос у нее был тихий, с легкой хрипотцой. Да и разговаривала она крайне мало. События обсуждать не любила, избегала этого. Короче "не гудела" со всеми.
Одежда ее тоже мало могла рассказать о ней. Линялая, когда-то голубенькая в горошек, кофтенка с аккуратно заштопанными рукавами, всегда была застёгнута на все пуговички. Они, эти пуговки, особенно интересовали нас, ребятню деревенскую, т.к. были одинакового размера, но разного цвета. Видимо, когда отрывалась и терялась пуговица, Варюшка на ее место пришивала другую, подходящую по размеру, найденную в старенькой картонной коробке. О цвете здесь, по-видимому, речь не шла.
Юбка ее, видавшая виды, зашитая, заштопанная во многих местах, тоже была серенькая, ничем не привлекающая внимания. Венчал ее наряд белый холщовый передник с одним большим карманом, из которого торчали всегда стебельки или листики каких-то трав.
Да и жила-то Варюшка не так, как все гудящее "обчество". Деревня растянулась вдоль по течению речки и состояла из двух параллельных порядков – правого по течению и левого. А Варюшкин дом не принадлежал ни к тому, ни к другому. Стоял между ними, среди бурьяна и кустов на самом краю высокого берега. Заросли мяты, крапивы, таволги почти скрывали его от любопытных глаз. Это была избушка в два подслеповатых оконца, маленькая, с покосившимся крылечком из трех ступенек. Венчала эту хатенку взлохмаченная соломенная крыша. Казалось, кто-то случайно, на смех бросил навильник соломы, небрежно примял ее, пригнетил несколькими березовыми слегами и так оставил: сойдет, мол, для Варюшки!
Жила Варюшка неприметно, дружбы ни с кем особо не водила, но и никогда не ссорилась ни с кем. Откуда она взялась в деревне? Может, кто-то и знал, а меня это в то время не интересовало: живет и живет Варюшка. Кому какое дело? А вот теперь-то и спросить уже не у кого, хотя и хотелось бы это сделать.
Как это обычно водится, все необычное, загадочное привлекает внимание детей, вызывает особый интерес. И наша неземная детская фантазия наделяла Варюшку самыми невероятными способностями. Мы считали ее колдуньей, ведьмой. Ждали подвоха, зла. Но она не совершала его. Тогда мы решили, что она колдует при помощи трав, ведь для чего-то она собирает их! И мы сочиняли, сочиняли самые невероятные истории, придумывали самое невообразимое. Кто-то "видел", как Варюшка "летала" на метле, как в трубу ее утлой хатенки "влетал", рассыпая фейерверк искр, "Летун". Кто такой этот "Летун" и чем он опасен, мы ответить не могли. Ну "Летун" и "Летун". Чего еще? Друг колдуньи, наверное. И мы верили в то, что сами сочиняли. И "мстили" Варюшке. Делали "стукалки", прятались в бурьяне, дергали за веревочку. На стук в дверях появлялась Варюшка, всматривалась в темноту, что-то тихо, беззлобно говорила, крестилась и уходила.
И мы дико хохотали и победно орали:
Как у баушки Варвари
Петухи поют в амбаре!
Конечно, никакого амбара и никаких кур – петухов и Варюшки не было. Был плетневый сарайчик, обмазанный глиной и приделанный прямо к крошечным сеням. И жила в том сарайчике коза, такая же странная и нелепая, как и ее хозяйка. Обтёрханная какая-то, растрепанная, с шерстью неопределенного цвета, что-то между серым, коричневым и болотным. Друг мой Толька заключил: "У бабушки Варюшки коза зеленая!" А мы хохотали и бросали в "зеленую" репьями и песком. Удивительно, но, коза, как и Варюшка, не злилась, а при случае охотно брала из наших рук корочки хлеба.
Однажды мы под обрывом, недалеко от дома Варюшки, ловили решетом рыбу. Мы – это я и мои закадычные друзья Петька и Толька. В речке, там под корнями и корягами, неплохо ловились маленькие налимчики, щурята, окуньки. Лов был в самом разгаре, когда вдруг услышали отчаянное блеяние "зеленой" козы. Она запуталась в привязи и почти зависла над обрывом, готовая сорваться. Мы, не сговариваясь, быстро спрятали в бурьяне улов, и бросились спасать "зеленую". С большим трудом мы распутали веревку и повели ее к Варюшке. Удивительно: коза покорно шла за нами.
Мы раздвинули бурьян на подходе к домику Варюшки и замерли, раскрыв от удивления рты: Варюшка сидела на ступеньках покосившегося, но чисто вымытого крылечка и… пела!...
Но что это была за песня? Все ее слова разобрать было трудно. Очень странная мелодия перемежалась со вздохами, всхлипами, причетами… Варюшка часто как-то горестно качала головой и кончиками линялого платка вытирала с лица слезы.
Да… Это была не песня, а, скорее всего, плач. Плач горький, но не неутешный. Что-то необъяснимо светлое, теплое было в нем. Варюшка вспоминала "милого дружка Петеньку", детушек – голубков Ванюшку и Егорошку, доченьку – "Солнышко". Варюшка нас не замечала. Продолжая творить свою песню – плач.
А мы застыли в изумлении. Даже коза "зеленая" замерла вместе с нами. Стояли, переминаясь с ноги на ногу. Но тут Петька, не выдержав, смущенно кашлянул. Варюшка подняла на нас глаза, совсем не страшные, а удивительно синие, светлые с застывшими в них слезинками, пытаясь понять, что нам нужно. Я смущенно произнесла:
- Вот… баба Варя… ваша коза…
Она чуть не упала с обрыва.
Мы ее… вот привели… возьмите…
Варюшка почему-то не удивилась. Она встала, отряхнула передник, подошла к нам, ласково потрепала Петьку за лохматый чуб и сказала:
- Робятки вы мои милые!
Проходьте, проходьте в избу – то… Розку пустите. Она топерь не уйдет…
А вы заходите, заходите.
У меня ноне память… Мне вас Сам Господь послал!
Неловко, подталкивая друг друга, мы вошли в крошечные сени. Пахло развешанными во всех уголках душистыми травами. Полы в сенях чисто вымыты и застелены свежим сеном.
Варюшка открыла скрипучую перекошенную дверь и ввела нас в избушку. Так же свежо и чисто кругом. Домотканый полосатый половичок бежал от порожка к столу, застеленному старенькой скатеркой. Большую часть избушки занимала русская печь с лежанкой. В переднем углу иконки с замкнутым за них пучочком вербы. Рядом висел вышитый рушник. Вдоль стены выскобленная добела скамья. А на столе в рамках, прислоненных к бревенчатой стене два портрета.
На одном из них средних лет мужчина – крестьянин в вышитой косоворотке и картузе. Лицо напряженное, неестественно – серьезное. Видно, нечасто ему приходилось позировать перед фотоаппаратом.
В другой рамке на фото два бравых парня, лет по восемнадцати. Стоят в обнимку. Смеются. Чубы лихо треплет ветер. Парни, как две капли воды, похожи друг на друга. Видимо, близнецы. К их рамке прислонена простая фотография девочки лет 5-6, в простеньком сарафанчике и платочке.
На столе в глиняной кринке букет полевых цветов. А на дощечке круглый пирог, румяный, недавно вынутый из печки.
Варюшка смущенно показала рукой на портреты:
- Вот они – мои родненькие. Все туто… Всех проклятая война отняла у меня… Всех… Я вот с Розкой осталась… Доживать…
Варюшка вновь смахнула слезу, подтолкнула нас к столу, усадила на скамью. Порезала на куски пирог, налила в кружки козье молоко: "Поминайте моих…!".
Не надо говорить, как нам было стыдно за то, что мы не понимали Варюшку.
Петька вдруг стремглав выбежал из избы и вернулся с нашим уловом:
- Вот… бабушка Варя, сварите уху!
Это мы от души,… берите! Нам не жалко! Варюшка всплеснула руками, засмеялась:
- Ой, робятки мои милые!
Да куды ж мне сэстоль-то!
Рай, я съем одна-то. Можа Вы мне поможете!
Мы согласно закивали головами. Потом мы не раз бывали у нее в гостях. То ягодок наберем, то грибков несем ей. Варюшка по-детски всплескивала руками:
- Куды мне сэстоль – то?
Мы охотно ей помогали все это съесть. А потом я уехала домой к родителям. Сколько лет – то прошло – пролетело с тех пор?! Нет деревни, нет Варюшки, нет того милого, доброго "гудящего обчества"…
А я о другом думаю: сколько таких Варюшек – горюшек осиротила, разбросала по белу свету война? Ответить на этот вопрос сможет ли кто-то?...
Вряд ли…