Когда началась Великая Отечественная война, мне было всего восемь с половиной лет. Я окончила первый класс и мне предстояло учиться во втором классе.
Мои родители - Стюарт Константин Яковлевич и Эмилия Федоровна. Кроме меня, в семье были мои братья Федя 1937 года рождения и Боря 1940 года рождения. Папа работал начальником лесхозчасти в ББК (Беломоро-Балтийском комбинате), а мама занималась семьей, до рождения Бори работала учителем начальных классов.
У папы была бронь, поэтому его сразу, в первые дни войны, не призвали на фронт, как многих других мужчин. Он ушел на фронт в декабре 1942 года.
Над Пудожем летали фашистские самолеты, вели обстрел, бомбили. Большинство бомб упали в реку Водлу, а также несколько зажигательных бомб сбросили на здание больницы. На этом месте сейчас находится почта. Для борьбы с зажигательными бомбами, их тушения на чердаках зданий устанавливали ящики с песком. В больнице бомбы успели потушить, и пожара не произошло.
Когда к городу приближались вражеские самолеты, по радио объявляли: "Воздушная тревога!". Дома радио не выключалось, и на улицах тоже было установлено радио. Если во время воздушной тревоги мы находились в школе, то нас выводили в бомбоубежище, которое представляло из себя щель, т.е выкопанный в земле ров, покрытый сверху досками, засыпанными песком. Находилась щель в Школьном переулке. Теперь это место застроено домами. После отбоя воздушной тревоги все возвращались в школу, и уроки продолжались.
В верхней части ("на горе") улицы Ленина находилась пожарная вышка. На ней был установлен пулемет и постоянно дежурили бойцы. За домами, теперь это улица Калинина, располагалась зенитная батарея. Во время налета вражеских самолетов бойцы стреляли по ним из зенитных орудий.
Все жители обязаны были сделать затемнение на окна, чтобы вечером, когда в домах зажигались керосиновые лампы, свет не проникал на улицу. В школе во вторую смену тоже зажигали керосиновые лампы. Чернильницы-непроливайки или вместо них маленькие пузырьки (бутылочки) мы приносили из дома. Чернила у нас тоже были самодельные. Мы их делали из химических карандашей. Зимой в школе было холодно, ученики занимались в верхней одежде. Тетрадей не было, записи вели на газетах. Только на контрольные работы учитель выдавал каждому ученику по одному тетрадному листу.
Все люди слушали ежедневные сообщения по радио "От Советского информбюро". И дети, и взрослые узнавали из этих сообщений о положении на фронтах. В нашем классе висела географическая карта, на которой учащиеся флажками обозначали города, освобожденные советскими войсками. С ребятами нашего класса мы собирали и сдавали металлолом, а вырученные за него деньги посылали в фонд помощи фронту. Кроме того, собирали вещи для отправки на фронт - носки, рукавицы, носовые платки, кисеты, а также рисунки и письма-треугольники. И, отправляя их, каждый надеялся, что именно его подарок или письмо попадут к отцу, брату, знакомому человеку.
В 5-м классе проводились уроки военного дела, на которых изучали противогаз, отравляющие вещества, учились накладывать повязку, разбирать и собирать автомат, бросать гранату, ползать по-пластунски и т.д.
В Пудоже было много эвакуированных. Наша квартира состояла из трех комнат, поэтому в одну комнату поселили семью Маштаковых: мать - учительница математики, дочь - ученица 10 класса и сын - ученик 6 класса. Когда освободили от фашистов город Медвежьегорск, все они уехали домой. В освободившуюся комнату поселили Наталью Афанасьевну Пчелину с сыном Анатолием.
Пока папа был дома, мы жили в достатке. Он охотился на зайцев, глухарей, из деревни привозил картошку, рыбу, летом заготавливал ягоды и грибы. До весны нам хватило заготовленных папой продуктов, мы даже посадили у дома картошку. Хлеб распределялся по карточкам: пятьсот граммов рабочим, детям триста граммов. Хлеба постоянно хотелось есть в течение нескольких лет. И заветной мечтой было - после войны купить буханку хлеба и всю сразу съесть. Только в 1947 году отменили карточную систему распределения хлеба и других продуктов питания.
По домам ходили "менялы". Помню, как прямо с окон мама сняла занавески, которые она сама вышивала ришелье, очень красивые. И отдала их за продукты. Позднее были променяны велосипед, фотоаппарат, ружье, вся папина одежда, постельное белье.
Иногда мама уходила с кем-нибудь из женщин на несколько дней, чтобы поменять вещи на продукты. Они ходили по деревням Кошуково, Сигово, Колово, Ножово и другим. Приносили оттуда рожь, овес, картофель. Я оставалась с братьями одна. Главной задачей было истопить печь так, чтобы не угореть. Вьюшка печной трубы была очень высоко. Чтобы ее закрывать и открывать, мне приходилось на стул ставить табуретку. Варить было нечего. Из магазина я приносила хлеб, который мы сразу же съедали. В те дни, когда мама уходила менять вещи, школу я не посещала. Летом мама варила суп из крапивы и щавеля. Когда созревали ягоды, я брала с собой братьев, и мы отправлялись в ближайший лесок за голубикой. Шли через поля, по дороге собирали красный клевер, щавель, заячьи лапки.
Когда закончились заготовленные папой дрова, у нас с мамой появилась новая забота - как привезти и разделать дрова, чтобы не замерзнуть. Дровяная биржа находилась на берегу Водлы. Мы ездили на санках, брали с собой пилу. Распиливали большие бревна по 2 метра длиной и грузили на санки по 4-5 бревнышек. У дома пилили на чурки и кололи. Так я научилась пилить и колоть дрова.
В конце 1943 года мама, уставшая бороться с голодом и доведенная до отчаяния, заболела. У нее отнялись ноги, было сильное истощение, ее увезли в больницу. Я осталась с ребятами и хлебными карточками 900 граммов на троих и больше ничего. Не помню, кто меня научил сходить в РОНО и рассказать там, как мы живем. Нам оказали помощь: братьев определили в детский сад, а мне дали карточку в детскую столовую, где я могла съесть обед из трех блюд: суп-бульда, каша-загуста, компот из сухофруктов - это меню особенно запомнилось мне.
В нашем классе учились девочки из ближних деревень. Они приносили в школу сушеные зерна ржи и овса. Мы просили у них зерно, они никогда нам не отказывали. Зерно мы грызли прямо на уроке, учителя видели это, но не делали нам замечания, потому что понимали: мы голодные.
Я писала письма папе на фронт, а братья посылали свои рисунки. Несколько месяцев от папы не приходили письма. Мы плакали, так как думали, что он погиб. Но вот как-то маму вызвали в военкомат и сообщили, что осенью 1944 года папа был тяжело ранен, у него ампутировали ногу выше колена и что находится он в госпитале в Петрозаводске. Мама ездила туда навещать папу. Когда он научился ходить на костылях, приехал домой. Это было в январе 1945 года. Мы жалели папу и радовались его возвращению. Он воевал на Карельском фронте и был награжден орденом Славы III степени и медалью "За оборону Заполярья". После ранения он стал числиться инвалидом Великой Отечественной войны II группы.
У детей моего поколения не было хорошей одежды и обуви. Летом с 20 мая до 1 сентября я ходила босиком, а с наступлением холодов в галошах с носками и в валенках не по размеру. А зимой я носила стеганую фуфайку, подпоясанную ремнем, и папину шапку-ушанку. К весне папа сшил мне из своей шинели пальто и берет. Я была счастлива, почувствовала себя девочкой, а не бедолагой-беспризорницей.
Об окончании войны я узнала из сообщения по радио. Все поздравляли друг друга с Победой. А вечером ребята с нашей улицы долго играли в лапту и ловили майских жуков. И родители не загоняли детей домой, они тоже радовались Победе и грустили о тех, кто не вернулся домой с войны.
Когда закончилась война, мне было двенадцать с половиной лет. В военные годы были суровые зимы, морозы до сорока градусов. В школе и в домах было холодно, но больше холода мучил голод. Постоянно хотелось есть в течение нескольких лет. Из-за недоедания у моего брата Феди развилась дистрофия, он долго лечился.
Трудное военное детство для меня не прошло бесследно. Я научилась преодолевать трудности, выполнять физическую работу по дому, заботиться о маме и братьях. Это помогло мне быть сильной в дальнейшей жизни.
Подготовила А. Иванова