Борис Андреевич - заведующий свинофермой, с виду симпатии не вызывал. Огромного роста, грузный, центнера полтора товарищ, имел одутловатое лицо с маленькими острыми глазками. Но и душой был наделён широченной, сердцем добрым и милосердным. Кто бы из сельчан к нему ни обратился, войдет в положение и всегда делом поможет. За это его уважали, а промеж собой шутливо называли зав. Свинья.

Его свата, заведующего складами, народ прозвал Киселём. Кисель был человеком таким же здоровенным, но хитрым, до крайности скупым. У такого снега зимой не выпросишь.

При всей разности характеров сваты дружили между собой и частенько сидели за рюмочкой. А бывало, так разгуляются, что пару дней из-за стола не выходят.

Однажды зимой собрались погреться, да у Киселя запасы иссякли, а может и придержал, по обыкновению. Пошли к Степанычу. Степаныч всю свою сознательную жизнь работал в колхозе - шоферил на "Газоне". Физической силой не отличался, был худоват и лыс, как горшок. Умом, правда, обижен не был, иногда мог и пошутить для пользы дела.

- Степаныч, выручай, дорогой! Нужно в город съездить, кой-чего прикупить, - попросил его Борис Андреевич.

- Не повезу. В выходной путёвки никто не даст, - ответил Степаныч.

- Ну, будет тебе, Степаныч. Никак впервой катаешься? - впрягся Кисель.

- Не повезу и точка! - отрезал Степаныч.

- Ну, не упрямься, не упрямься, Ефим. Подмоги нам. А мы со сватом пошепчемся с председателем и по весне стравим тебе новую резину, - пообещал Борис Андреевич.

Степаныч долго не размышлял. Новая резина его железному другу была ох, как нужна!

- По рукам, - сказал он, протягивая свою худую ладонь просителям.

Погода портилась, когда старенький, шустрый грузовичок выехал из села. В тот год зима расщедрилась и снега насыпала вдоволь! Сугробов намела метровых, дорогу сковала льдом. Её, убогую, с неделю никто не расчищал, и это доставляло неудобства. Легковой транспорт встал. Проехать можно было только на грузовом, да и то с немалыми рисками.

В кабине было невыносимо тесно. Двое сватов занимали почти всё её пространство, а Степаныча так придавили, что он, бедняга, вплотную прижимался к своей двери и боялся вывалиться. Как в таком положении он ещё умудрялся управлять машиной, одному Богу было известно…

- На тринадцатом километре пост ГАИ, - известил своих пассажиров Степаныч. - Путёвки у меня нет, полями в такую страсть не обрулишь. Что делать будем? - продолжал он свой монолог.

Тут зав. Свинья предложил:

- Остановят, скажешь, главбух с ума спятил, в центр к психиатру везём... Как будем подъезжать, притормози.

Вскоре машина остановилась. Из неё вышел громадный Борис Андреевич, снял фуфайку и в одной майке и жиденьких галифе с трудом, кряхтя, залез в кузов.

У поста долговязый гаишник остановил машину.

- Ваши документы? - потребовал он от шофёра.

- А ваши? - невозмутимо, глядя на него, отозвался Степаныч.

Гаишник стал шарить по карманам, но, к своему удивлению, удостоверения не нашёл:

- Ну ты чё, не видишь, я - гаишник…

- В таком случае, я - Владимир Ильич Ленин, - сняв шапку и указывая на свою лысину, сказал с серьёзным видом Степаныч и тронулся вперёд.

- Тормози, Степаныч! Вон, глянь, опять жезлом машет, - сказал ему Кисель.

Степаныч остановился и вышел.

- Ну, чего ещё? - буркнул он подошедшему гаишнику.

- Куда держите путь? - поинтересовался тот.

- В центр, - коротко ответил Степаныч.

- В смысле, в центр? - продолжал гаишник.

- В том самом смысле. Главбух наш с ума сошёл, вот везём в психушку.

Гаишник глянул в кабину на угрюмого, серьёзного Киселя:

- Да что-то не похож он на психбольного.

- Это не тот, а другой. Тот в кузове отдыхает. Ты подойди, начальник, глянь, какие дела у нас… - ответил ему Степаныч.

Тем временем в кузове зав. Свинья продрог до костей. Но роль свою осознавал чётко и, когда подошёл гаишник, предстал перед его очами форменным психом. Стоя на коленях в грязной изодранной майке посреди кузова, обмотав кисти своих рук бортовыми цепями и как бы провисая на них, весь запорошенный снегом - он был похож на старого побитого пса.

Увидев гаишника, оживился и что есть мочи стал лаять по-собачьи, рычать и срываться с цепей своих, кидаясь на него. Ошарашенный гаишник отшатнулся.

А псих вскочил на ноги и припрыгивая ввысь, как гимнаст на арене цирка, заорал нараспев:

- Отцепи меня, хозяин, отцепи!

- Отцепи меня, хороший, от цепи… - и, дёрнувшись, одной рукой попытался ухватить гаишника.

Гаишник отбежал к уже сидевшему в кабине Степанычу и ещё несколько минут круглыми, страшными от испуга глазами смотрел на метавшегося в кузове, лающего психа.

- Вы бы его одели во что-нибудь, - с некоторой долей сочувствия проговорил приходивший в себя гаишник.

- А мы не одевали?! - сказал Степаныч. - Только вот он всю одёжу повыкинул по дороге.

- И в кабину его нельзя! Кусается, зараза! - мельком показав локоть левой руки, поддержал разговор Кисель.

- Он там, поди, совсем околел, а Вы нас задерживаете, - обеспокоился Степаныч.

- Тогда доброго пути! Поспешите довести главбуха вашего целым, - пожелал им изумлённый гаишник. А потом ещё долго стоял, смотрел на дорогу и теребил свой жезл.

Что было дальше, история умалчивает. Но, наверняка, мужицкая смекалка ещё не единожды сослужила добрую службу нашим друзьям.