В этом КБ у них был свой особый интерес. Если долго идти по этим комнатам, то они приводили тебя еще в одну большую комнату для отдыха работников умственного труда. Там стоял огромный аквариум, кожаные кресла, диваны и, самое главное, большой теннисный стол - мечта наших пацанов. Поэтому они туда бегом бежали. Как вспоминал потом Валерка: "Мусор быстро пошвыряем, сбегаем на улицу вынесем и - за ракетки. В теннис мы в этом КБ научились играть".
У матери был такой дух, который всех притягивал к себе. Бывает, встретишь человека, у которого жизнь тяжелая, и по нему это видно. У матери характер был уникальный: пошутить, спеть, сплясать, устроить какой-нибудь розыгрыш, чтобы всех рассмешить, - это все про нее. Глядя на нее со стороны, людям казалось, вот кому весело живется! Про тяжелый "крест" знали только близкие. Когда я решилась написать про мать, я спросила брата: "Что ты помнишь?" Мишка ответил: "Я помню, что все было очень тяжело".
Мать сильно зависела от Мишки. Он был ее опорой и помощником, начиная с моего рождения. Большая разница в возрасте позволяла оставлять на Мишку маленького ребенка, и для матери это было спасением. Если ей приходилось сутками работать, то ему столько же времени приходилось нянчиться со мной. Все ему пришлось отведать сполна: и мокрые пеленки с детской неожиданностью, и все-все прелести новорожденного младенца. Много лет я связывала Мишку по рукам и ногам крепче кандалов и была его вечной обузой. Его и всех его друзей, потому что "Сафон" вечно никуда не мог с ними "оторваться". Наверное, поэтому все парни обычно были у нас. Особенно Валерка. Потом он всю свою жизнь обожал мать, а она его. Позже он вспоминал: "Мы играем на полу, а тетя Аня тебя грудью кормит. А мы шобутные были, деремся у нее прямо под ногами, она берет грудь двумя руками и, как из гранатомета, струей молока как жахнет по нам. Мы врассыпную..."
Хоть мальчишки и драчуны были, но мать с ними умела справиться. Валерка рассказывал: "Мы с Сафоном в детстве каждый день дрались. Вот играем в солдатики, а по четыре копейки солдатики хлипкие такие были, дунешь - сломаются. Мишка тебе на ухо пошепчет-пошепчет, ты берешь и прыгаешь на мое войско, всех передавишь. Я-то понимаю, что ты ни причем, в ярости на Мишку кидаюсь, и давай с ним по полу кататься, тут уж вообще всем солдатикам "хана". Тетя Аня заходит, два слова сказала, и мы, тихие, идем щи есть. Мне ваш дом как родной был, а когда моя мать "зашибать" стала, а они с тетей Аней подругами были, так я вообще от вас не вылезал. У меня мать хоть и пила, но тетя Аня про нее в жизни плохо не сказала. Ведь на трех работах "волохалась"! А дома чистота всегда! Когда успевала? Подушечки, скатерочки... Хоть мы и мусорили ей всегда…"
Мишкины друзья на Соколе - Валерка (РВС), Вовка Борисов (БОБ) и Осташов. Друзья с первого класса и по сей день. Благодаря мне пацаны тоже всегда привязаны к дому и ко двору: "Сафону сестру некуда деть..." Годам к четырем всем стало легче: меня сажали прямо около футбольной площадки на качели, совали под нос кулак со словами: "Попробуй слезь...", со спокойной совестью, поглядывая на меня через бордюр спортивной площадки, играли в футбол. И, действительно, пока они не разрешат, с этого места я не сходила. Во дворе все знали, если на качелях сестра Сафона, ее лучше не трогать, - вся команда вмиг будет здесь, и меня никто никогда не беспокоил. Бывало, я на них даже засыпала, если пацаны заиграются. Таким образом, прожив какую-то часть своей жизни на качелях, я их полюбила навсегда. Я их не просто любила, могла кататься на них часами, даже когда мне было двадцать лет и больше, удивляя этим своих подруг и знакомых.
Но однажды я устроила этим футболистам "матч-реванш". Я потерялась. Дело в том, что мне, под страхом смертной казни, запрещалось уходить за дом. Наш дом был буквой "П", и считалось, что в этих пределах я в безопасности, а вот за домом..! Там было что-то страшное, и при этом слове Мишкин кулак становился в два раза больше, чем обычно. И я всегда слушалась и боялась подойти даже к арке, ведущей к тому месту. Мишка это знал и об том всегда был спокоен. Как получилось, что я ушла, это тайна. Мать пришла домой, Мишка ревет - Танька потерялась! Она поднимает всю футбольную команду на "крыло" и приказывает обшарить весь дом, каждую квартиру. И вот пацаны, весь наш большой дом буквой "П" на восемь этажей, прозванивают квартиру за квартирой с одним вопросом: "Маленькую толстенькую девочку не видели?" Страху тогда все натерпелись. Нашли меня в соседнем доме творческих работников (видимо, на творчество меня с детства тянуло), как у нас говорили в доме артистов. Кто-то, наверное, все-таки видел, куда повели найденыша. Пришлось обшарить еще один дом. И когда, к великой всеобщей радости, меня, наконец, нашли, оказалось, что единственный человек, который был недоволен этой радостью, была я. Дело в том, что пока все носились как угорелые, я в полном счастье, с набитыми щеками восседала за большим столом, на котором каких только сладостей не было, и при этом передо мной еще прыгала куча народа (наверное, артистов!). Мама родная со слезами из-за стола меня вытаскивает, а я с ревом цепляюсь за скатерть. Наверное, уходить оттуда в мои планы не входило. И пока все харчи со стола нам с собой не завернули, с места не сдвинулась. Повеселились тогда все на славу.
Зимой футболисты становились хоккеистами и иногда лыжниками. Горки на наших прудах были удовольствием и детям и взрослым. Как-то раз три неразлучных друга, катаясь на лыжах с этих горок, оставили одного мужчину без лыж. Мишка наблюдал эту картину, так сказать, с высоты, так как он стоял на горке. Уже в зрелом возрасте говорил про этот случай: если б своими глазами не видел, не поверил бы. Первым съехал Валерка. А внизу очень неудачно для себя стоял мужчина, широко расставив лыжи в разные стороны. Валерка, поздно заметив препятствие, не успел ни затормозить, ни свернуть, наезжает на одну лыжину этого дяденьки. И хрясь, ужасное дело, загнутый конец лыжи отваливается. Валерка в страхе драпает, а дяденька начинает на него ругаться и в огорчении не замечает, как в это время, по другую сторону, с горы съезжает Вовка Борисов. И ничего не подозревая, по нелепой случайности, наезжает на оставшуюся лыжу несчастного, и ее постигает та же участь. Очевидно, не веря в происходящее, мужчина кидается в погоню за обидчиками, но лыжи, ставшие в одночасье огрызками, врезаются в глубокий снег, его ноги оказываются неподвижными, а мальчишки безнаказанными.
С детства мать отмечала Мишке все дни рождения, принимая в них активное участие, устраивая разные игры и конкурсы. И став уже взрослыми, парни всегда ждали ее за стол, спрашивая Мишку: "Ну, где теть Аня-то?" Боб, большой любитель поесть, обожал, как мать готовит. Парней есть не заставишь, а Вовка рос без матери, на отцовских харчах, и мать всегда старалась и любила его покормить - самый благодарный едок. Щеки, бывало, набьет, а она с разными блюдами возле него хлопочет: "Вов, а это будешь? А это? Ну, еще вот это ты должен попробовать..." А он в знак согласия головой мотает с полным ртом, тыкая пальцем в тарелку: "ы-гы, ы-гы" - мол, давай и это, и это, все давай!
Боб среди этой четверки самый добродушный, поэтому вечный объект для шуток и насмешек, его всегда хочется от них защитить. Когда Мишке исполнилось девятнадцать, мать накрыла стол, испекла большущий яблочный пирог, а посередине выложила тестом "19 лет". Парни прибежали, не садясь за стол, кое-как чокнулись, торопятся скорее - девчонки ждут. Мать расстроена: салаты даже вилкой не ткнули. Вовка, как всегда, мать утешил. Сел за стол и, не обращая внимания на их вопли, спокойно и обстоятельно, в обнимку с матерью, стал есть пирог.
- Бо-об! Хватит жра-ать! - ревут парни.
- Да пошли вы! - с набитым ртом посылает их Боб.
Так и пришлось им набираться терпения, сесть за стол и смотреть на эту парочку: растроганная мать и довольный Вовка, отвоевавший свой кусок пирога.
Как и в детстве, парни частенько тусовались у нас. Только теперь они были более шумные. У Мишки был катушечный магнитофон с хорошими записями. Хорошие, конечно, условно, так как западный рок в нашей стране тогда был под запретом и многие от него были в ужасе. Я же росла на этой музыке, среди этих разговоров и, став подростком, всех удивляла познаниями в этой области. Со мной был интересный случай на первом курсе в техникуме. Мы работали в колхозе, и наш препод по физкультуре в столовой включил крутые по тем временам записи и, чтобы произвести еще большее впечатление, объявил сотне студентов: "Кто скажет название этой группы, три дня может не выходить на работу". Воцарилась гробовая тишина. В те времена "железного занавеса" для подростков эта музыка была как будто из космоса. И когда я назвала группу и даже солиста, в изумлении все взгляды, включая препода, устремились на меня, словно это я была рок-звездой.
Осташов учился в музучилище и часто приходил к нам с сокурсниками. Они играли на гитарах и, конечно же, на моем пианино. Это были неплохие спевки. Мишка, Боб и Ратников, не обладая музыкальными дарованиями, проявляли смекалку, чтобы не быть лишними на этом празднике: тоже находили себе инструменты. Детские погремушки и вместо ударника наш бедный глобус, по которому вечно стучали ритм. В целом звучало здорово и, конечно же, громко. Но мать ни разу в жизни не сделала ни одного замечания. Позже Мишка удивлялся, как же она все это терпела.
Татьяна Московская
Продолжение следует.