Я участвовала в концерте, посвященном ветеранам труда нашего лицея. Еще из коридора с удивлением заметила, что в числе зрителей сидит бабушка из соседнего дома. Странно, никогда бы не подумала, что она тоже работала у нас. Позже мама рассказала, что соседка Анна Кирилловна Жарикова проработала в нашей школе тридцать лет! Но еще большим удивлением для меня был ее возраст: в августе этого года ей исполнится 90! Невысокая, худенькая, седоволосая женщина, морщинистое лицо, немного шаркающая походка, но при этом – энергичная, со звучным голосом, ясным взглядом и такой пронзительной памятью, что, кажется, смотрю фильм о жизни простой советской девчонки с юношескими мечтами, надеждами, счастливым, хоть и трудным детством, любовью семьи, грёзами о своей собственной… Вот она, единственная фотография из той далекой довоенной жизни: как полагалось, в центре отец – горделиво приосанившийся, на его плече лежит рука матери - милой деревенской женщины, справа от отца – Аня - подросток и рядом три братика. Это был год окончания семилетки… Взгляд Анны Кирилловны блуждает по их лицам, а память переносит в далекий 41-й…Отца дома мама иначе, как Кирюша, не называла: был он добрым и ласковым, никого из детей никогда и пальцем не тронул, не то чтобы ремнем! И очень был справедливым. И честным. Повестку ему принесли на второй день войны. И вот он – вокзал, в двух шагах от дома, но он словно черта, за которой неизвестность и надежда. Как страшно было идти на этот вокзал, такой родной и любимый, но ставший чужим и опасным: будут ли они когда-нибудь встречать здесь отца? И потянулись дни в ожидании весточки… Работа, работа, работа у матери. Немой вопрос в глазах, обращенных к почтальонке. Голодные братики дома. И хрупкая девушка Аня пошла работать на элеватор. Здесь были привычные вагоны, такие, как те, которые всё ее детство пробегали мимо окон, но теперь их надо было загружать пшеницей. "Всё для фронта, всё для Победы" - для Анны Кирилловны не просто фраза из той жизни, она сама – часть ее. Чувалы с рисом по 70-80 килограмм, тонны зерна – кто-нибудь из потомков разве посчитал потом, сколько они, эти девочки, девушки, женщины – русские бабы - перетаскали на своих плечах, работая за мужчин, ушедших воевать? А мама просила только об одном: "Аня, смотри, чтоб ни зёрнышка в кармане не осталось иль в ботинке, иначе – тюрьма…". Сторож дядя Яша, смахивая слезу, говорил, вздыхая: "Ой, девоньки! Как же вы рожать-то детей после таких тяжестей будете?" А девчонки, кряхтя, плача, спотыкаясь и падая, таскали на себе мешки и думали, что когда-нибудь наступит мир и они обязательно родят, лишь бы война закончилась поскорее! (После войны Анна Кирилловна выйдет замуж, у нее будет трое детей. К сожалению, на ее долю выпала и страшная участь матери, пережившей своих детей: двоих уже нет. Но у нее сейчас три внука, пять внучек и одиннадцать правнуков!) Какой смехотворно легкой представлялась им теперь работа в первый военный год: подростки разбирали дома выселенных немцев, сушили табак. Весть о ранении Кирилла Евдокимовича, конечно, расстроила всю семью, но и дала надежду на то, что, выздоровев, отец если не вернется совсем, то уж в отпуск приедет… Нет, не пришлось больше семье свидеться с ним. После госпиталя он вновь отправился на фронт. А потом пришла похоронка: погиб под Керчью. В холодном декабре 1943 года в дом Борисенко вновь принесли повестку. На сей раз – Анне. Думаю, моего воображения не хватит, чтобы представить себе чувства матери, потерявшей мужа, оставшейся с тремя мальчишками-сиротами и провожающей в армию дочь. Снова – вокзал, печальный, встревоженный, провожающий и остающийся дожидаться. …Еще одна фотография из той эпохи, пожелтевшая, кое-где стершаяся: в солдатских гимнастерках, пилотках, грубых солдатских сапогах стоят четыре девчонки. Они так наивно, доверчиво смотрят на мир, будто это и не военное вовсе время. Слава Богу, они все остались живы! "Стася, Тая, Александра…" - едва касаясь пальцами лиц на фото, произносит Анна Кирилловна. "Баба Аня, неужели до сих пор помните?", - спрашиваю я. Она улыбается: "И, девочка! Разве ж ту дружбу забыть можно? Сибирячки-девчата, вишь, статные да красивые какие!" …Вокзал в Саратове был таким же серым и угрюмым, как и в родном Красном Куте. Шел 1943 год. Всех их, восемнадцатилетних девчонок, отправили сначала на пересыльный пункт, а потом снова эшелон, поезд, дорога. 27 отдельный учебный полк. "Автокурсанты" - слово, не совсем для меня понятное. "Выучились, а как новые "форды" получили, так и в Гомель – восстанавливать!" Вчетвером и на квартире под Гомелем жили. Хотя "Гомель" сказано слишком громко, наверное: то, что осталось от города. Руины. Все разбомблено, разорено, сожжено. "Веду машину свою по дороге проселочной, а от села-то только одни печные трубы и остались, а сколько их таких по всей России да Белоруссии". Возили девчата грузы для строительства завода. Спрашиваю, по сколько часов в день работали. Анна Кирилловна смотрит недоуменно: кто ж тогда на время смотрел? Рассвело – за баранку, пока видно – крути! А ночью ей снились хорошие, "довоенные" сны: как идет гулять с подружками по городку и надевает свое красивое платьице, а не гимнастерку; как мамка на деревянной лопате в печь сажает кренделя сдобные; как с братишками мороженым, мамой заботливо сделанным, лакомятся… Эх, кабы не война!.. Смотрю на тоненькую красную книжицу – военный билет: "Призвана по мобилизации Краснокутским РВК… 27 отдельный учебный полк… Военное звание – рядовой". Скупые казенные строки, за ними – жизнь и судьба. Мечтала о поездах – водила машину, хотела объездить всю страну – перевозила песок и стройматериалы, чтоб завод в Белоруссии быстрее восстановить – вот ее личный вклад в Победу! Такими вот Аннами, Таисиями, Александрами и восстанавливалась наша страна! - Баба Аня, а с какими чувствами Вы встретили весть о победе? - Я задала лишь один "официальный" вопрос, просто не смогла найти слов душевных, но Анна Кирилловна не обиделась:- Ах, девочка моя! Да радость – большая, великая радость! Как мы кричали, плакали, смеялись – всё вместе, сразу! Её война закончилась только в сентябре: так обозначена дата демобилизации в военном билете №308327, в Подмосковье еще девчата на стройке работали. А по приезде домой всё же на железной дороге трудиться довелось. Только работала в охране, приемщиком поездов, с пистолетом ходила, вагоны под погрузку принимала, чтоб ни одной щелочки, даже бумажкой или тряпочкой заделанной, не оставалось в вагоне, куда пшеница грузилась: всё до зёрнышка должно было по назначению идти. Здесь же, на станции, и с будущим мужем встретилась – начальником пожарного поезда он был. А уже в 1964 году пришла работать в железнодорожную школу. Комендантом общежития, техничкой, дежурной – что только не делала, когда нужно было! Анна Кирилловна лукаво усмехнулась и, наклонившись ко мне, заговорщицки подмигнув, словно выдавая тайну, сказала: "Надо было однажды в спортзале стенку штукатурить, а потолкито высо-о-окие! Так я на трёх столах, один на один поставленных, так отработала – до сих пор не отвалилась штукатурка-то". И, заметив, что я как-то не очень прониклась, уверила: "В прошлом году на праздник в школу приглашали, так я в спортзал зашла, да, посмотрела – держится, видно! Хоть и ремонтов уже много после меня было!" Тридцать лет она отработала в школе, семнадцать из которых уже будучи на пенсии. Так вот, как ни крути, а вся жизнь практически оказалась связанной с железной дорогой. Как Анечка в детстве и юности и мечтала. …На столе лежит открытка ко Дню Победы, вероятно, прошлогодняя. Я машинально, без спросу, открываю ее. Ничего не понимаю: "Уважаемый Александр Кириллович!" Что это? Она смеется: "Ой, это в прошлом годе собесовцы перепутали: думали, что А.К. – это мужчина, раз ветеран да и шофер к тому же!" И больше ничего, только усмешка. "Вам не обидно?" "Да что ты! У них, чай, бумаг-то сколько, запутались, бедные". А я готова была провалиться от стыда – за тех, кто "бедный, запутался", за эти крутые деревянные ступеньки, по которым старушка поднимается – теперь, правда, редко очень – на второй этаж. За себя, которая прожила всю жизнь по соседству с ней и ничегошеньки о ней не знала… Я еще раз обвожу взглядом незамысловатое убранство квартиры: большой телевизор, множество икон, вышитые занавески – красные маки, голубые васильки, старые стулья в кипельно белых чехлах с накрахмаленными кружевными оборками… "Баб Ань, у тебя икон много – ты в Бога веришь? – А как без Бога-то? – А что ты просишь у него? – Мира и благополучия всем обиженным и обездоленным, чтоб войны не было… - А себе что? – Прошу: не лишай меня разума. Дай дожить до дня рождения. Вот теперь и за тебя просить буду, чтоб у тебя мечты сбылись... – А у тебя сбылись?" Она задумывается. Потом подходит к окну: "Дети были, внуки есть, правнуки. Поезда вон ходят. Вокзал рядом. Я хоть теперь и не поеду никуда, да жизнь-то идет дальше… Значит, сбылись мои мечты… И твои сбудутся… Пусть только войны не будет… Я всё Бога-то прошу, чтоб наставил тех, кто там, вверху, чтоб детей да всех людей не калечили…". Я медленно спускаюсь со второго этажа. Живи долго, Анна Кирилловна, дорогая баба Аня, пусть сбудутся твои мечты, и спасибо за то, что ты есть в моей жизни!
Анастасия Факушина, учащаяся лицея-интерната №5