Книги выдержали несколько изданий, переведены на английский, немецкий и польский языки.

В первой книге речь идет о семи годах заключения. Вначале – в казахстанских лагерях, затем – северных. Спустя много лет Вера Саранцева, солагерница и друг, вспоминала:”За эти семь лет, да и после, она перенесла столько физических и моральных страданий, что просто удивительно <…> Начать с того, что она еще до своего заключения потеряла почти всех близких – отца, мать, младшую сестренку. ... Представьте себе молодую, 23-летнюю, прекрасную во всех отношениях женщину, брошенную в одну камеру с бандитами, преступниками, человеческими отбросами всякого рода. <…>

И вот в этой тяжелейшей обстановке, в холоде и грязи, в непосильной работе, во всей той гнусной атмосфере, которая была типична для бериевских лагерей, больная, оторванная от всего, что было дорого ее сердцу, лишенная возможности учиться и заниматься разумной творческой деятельностью, Тамара не сломалась и не утратила ни одного из своих великолепных человеческих качеств – ни редкого ума, ни душевной теплоты и нежности, ни стойкости, ни честности, ни личного достоинства и уважения к достоинству других.”

Оказавшись на Севере, Тамара Владиславовна работала на самых тяжелых работах и едва не умерла от голода и цинги. Спас ее врач Филипп Бахарев. Этот человек сыграл и черную роль в ее жизни: он отнял у нее единственного сына.

Что же поддерживало Тамару Владиславовну в невероятно трудные годы, проведенные в лагере? Любимые друзья и театр. В лагерном театре она стала актрисой, и потом, в обычной жизни, эта профессия стала для нее главной. Было и еще что-то, что светило ей все эти годы: свет шел из невельского детства.

Детство ее прошло в невельских деревнях Пучково и Попадьино. В Пучкове жили родственники отца, а в Попадьине – родственники матери. Родители отца и матери родом из-под Невеля. ”Мне и поныне кажется, что у моего существования два начала. И подлинный сокровенный зачин <…> в том радостном лете в Пучкове”, – писала Тамара Владиславовна.

Вот как выглядело Пучково в 1925 году. Дорога шла“сначала лесом, затем через поля. Потом пространство стало организовываться стеной высаженных деревьев, перешедших в аллею с хорошо утоптанной ровной дорогой. За поворотом справа – сад, слева – каменный белый дом, соединенный жасминовыми и сиреневыми аллеями с другим – двухэтажным, деревянным, с террасами.

И ни единой души вокруг. Ближайшая деревня Попадьино в полутора верстах.” Принадлежало имение Попадьино Мочаловским, родителям матери Т.В.Петкевич Ефросиньи Мочаловской .

Всю жизнь потом вспоминала Тамара Владиславовна “ о естественном уголке земли, освоенном фантазией человека.”

День в деревне Пучково начинался рано. Хозяйки выгоняли коров, а затем все отправлялись в поле. “ В этой деревне, – пишет Петкевич, – среди сверстников и взрослых, в атмосфере дружного труда, я избавлялась от чувства одиночества. Меня замечали как всех, кормили как всех, как со всеми шутили. ”

Крестьянская жизнь казалась маленькой девочке прекрасной, полной смысла, гармоничной, но гармония скоро кончилась. К событиям, которые произошли позже, был причастен отец Тамары Владислав Иосифович Петкевич, большевистский деятель. Он участвовал в разорении невельских церквей. Вот как вспоминает об этом его дочь:”Государство реквизировало церковное золото. Близлежащим городом был Невель. В деревне перепуганно и гневно говорили, что из невельской церкви забрали золотую и серебряную утварь. Шептали: ”Грех-то какой!!” <…> Людей, которые вершили столь святотатственное дело, называли “антихристами.” Среди них был мой отец, по описи принимавший это имущество.” Вспоминая об этом, Тамара Владиславовна задается вопросом: почему отец так активно участвовал в этих делах, явно противоречивших его воспитанию и взглядам окружающих? Ответ может быть таким: он верил большевикам и, не жалея сил, строил "прекрасное будущее". Расстреляли В. Петкевича в 1938 г. Многие годы семья верила в его возвращение из лагерей, правда открылась спустя десятилетия после его ареста.

Мы встречались с Тамарой Владиславовной неоднократно. После наших встреч оставались фотографии, записи от руки, а вот беседа, которая состоялась 24 мая 2011 года, была записана на диктофон.

Самое главное, наверное, это открытие, что жизнь рукотворна. Из практически мертвой зоны она сумела создать кусок жизни и книгой своей дать людям возможность пережить с ней ад и преклониться перед редкостным мужеством сохранения цельности и способности любить. Т.В. Петкевич права: рецептов нет, но есть некие опоры, и она их называет: Творец, общая жизнь, любовь и – удивление перед жизнью.

Несправедливо было бы не произнести тех слов, которые имеют к Т.В.Петкевич прямое отношение: блестящий писатель, великолепная актриса, превосходный рассказчик и собеседник.

Можно выписать молитвы из книги, только молитвы, и одного этого будет достаточно: "Господи, если считаешь нужным, накажи, но не отнимай дара любви. Господи, дай мне силы рассказать о том, что было на этой земле". И это ей дано – и любовь, и дар рассказчицы, и устроено так, что книги – в руках у людей. Это не счастье, это – просто жизнь и восхищение ею, и удивление перед ней.

Тамаре Владиславовне 96 лет, она живет в Петербурге, на Пушкинской улице.

***

– Я хотела бы с Вами поговорить о провинции. Могли бы Вы остаться в Шадринске на всю жизнь?

– В Шадринске? Нет. Он как-то не подключен к общей жизни. Я жила ведь и в поселках подолгу. Это зависит от периода жизни. От профессии многое зависит. Сельская учительница, например. Это больше, чем профессия. Это еще и гражданин.

Я не могу сказать: только Петербург и больше ничего. Как-то в лагере нас повели смотреть какую-то картину. А тогда перед фильмами показывали журнал. И вот в журнале показали Ленинград. И я себя повела нехорошо. Я так рыдала. Ничего не могла с собой поделать, несмотря на просьбы окружающих. Познакомилась с самой собой… Я в Питер когда вернулась, то поздними вечерами ложилась на ступени Исаакиевского собора. Прикосновение… Такое прикосновение с надбавкой.

В театр меня не взяли. Сорокалетняя актриса без школы никого не соблазнила. И я пошла в Театральный институт. Все были младше меня на 25 лет, но мы учились вместе, и они на меня смотрели как на товарища. Хотя к 96 годам все так уточняется и утончается…

-Тамара Владиславовна, я шла к Вам и думала, что задам самый-самый главный, как мне кажется, вопрос. И вот – что Вы думаете? – в голове вертелось только одно: в чем тайна жизни? Пусть этот вопрос не покажется банальным или упрощенным…

– Нет-нет. Рецепт или… Для себя какую-то структуру я, конечно, придумала. Эмоция по отношению к жизни одна – удивление. Но я бы не решилась сказать вслух, что я на самом деле думаю о жизни, это слишком рискованно. Наверное, на этот вопрос отвечают, если знают что-то очень простое.

Человечество не оправдало доверия к Нему, не оправдало Замысла. А почему? Оно в своем развитии еще только пробует, что ли… Не получилось что-то… Значит, мы чего-то главного об этой тайне не узнали, но она есть. То, что жизни можно радоваться, это – да.

Иногда смотришь на человека, видишь, сколько страданий выпало ему, думаешь, как же он живет. А вот остается эта пропорциональность, чувство пропорции какой-то: она не моя, не ваша, а она заставляет нас в карауле стоять самим своим фактом, своей органикой. Этому можно только удивляться. Наверное, потому, что не в состоянии жизнь в целом ощутить как-то, и этого устыдиться, и этим восхититься, и удивляться дальше.

– Да, вот видите, и сошлись все смыслы. Вы получили письмо из Москвы, и тут я приезжаю из Невеля и задаю этот вопрос.

– А так и бывает, этому и удивляешься. Когда видишь за течением жизни, за поступками, за делами нечто такое, что вот она и возникает, эта потребность - верить и ощущать Творца. Тебе дана жизнь, тебя могло не быть. Как это? Что это? Конечно, стоишь в карауле, отдаешь честь. Эти отношения с жизнью, их надо выстроить правильно.

- Как Вы отнеслись к своему дворянскому происхождению? <Выяснилось, что родственники матери Мочаловские были из небогатых дворян, землевладельцы средней руки.>

– Первая реакция такая: как интересно! Я вспомнила этих дядьев: Пимен, Александр, Яков Мочаловские. Они были очень красивые люди. Высокие, с окладистыми бородами. Просто красивые люди. Какое-то нелюбопытство юности, оно удивительно. Я знала, что мамин брат родной, офицер, убит в лесах под Невелем. Знала, что мама закончила Невельскую гимназию и ушла в революцию. Гимназию она закончила году в 18-м. Я родилась в 1920-м. Меня оставляли с бабушкой Дарьей, маминой мамой. Она жила в маленьком таком домике на берегу Невельского озера. Сейчас я чувствую свою вину перед ней. Бабушка ходила за мной: Тамочка, покушай! А я убегала на озеро, на улицу... У меня ничего не сохранилось… Ни фотографий, ни документов...

Вот тоже факт жизни: ваше любопытство, ваше желание что-то дорастить, додумать. Какая-то форма даже другая у этой истории появляется. Видишь объективно-историческую картинку совершенно другую. И я понимаю теперь еще глубже трагедию отца. Я не понимала, почему с таким упорством он всех детей Мочаловских перетащил в Питер. Он им дал возможность закончить высшие учебные заведения, они, конечно, в анкетах все писали, что они дети батраков… Он после Сибири, куда его партия направила раскулачивать, просто одержим был, встав на защиту семьи своей жены. Он их прописал в нашу квартиру. Так что сейчас эта история приобрела глубину, объем, она иначе понимается мною.Со стороны отца это был подвиг. Потомки Мочаловских и сейчас живут в Питере. Они были высланы в Иркутскую область. После свадебных фото я видела их фото в телогрейках, когда они были в ссылке, и не верила, что это они.

Когда их высылали, меня, 6-летнюю, отправили одну поездом из Невеля в Ленинград. Это были какие-то чрезвычайные обстоятельства, я запомнила какую-то тревожную атмосферу вокруг меня. Мне дали денег на трамвай, объяснили, как ехать на Карповку, и отправили. Поезд приходил рано утром. Я одна добралась до дома. Папа и мама были дома. Помню недоумение такое: что случилось? Вот то и случилось. У меня же осталось удивление, я ничего, конечно, не понимала.

Ах, эти леса невельские, попадьинские! Я как-то (мне было лет пять, не больше) пошла за земляникой и встретила в лесу большую-большую кошку с кисточками на ушах. И мы с ней спокойно друг на друга смотрели, не было ни страха, ничего. Это была рысь, но я ничуть не испугалась.

– Из вашего 90-летия что больше всего запомнилось?

– Во-первых, меня потрясло – меня лично - глубоко выступление Гранина. Потрясло, что это племянники все устроили, дети сестры, два брата, что им это почему-то нужно оказалось.

Гранин… Как-то я увидела себя со стороны, судьбу просто. Он говорил: "Что у нее было, кроме молодости? Ни защиты, ни опыта". Я поняла, что это взгляд человека, который ясно представил себе ту реальность. Это меня потрясло.

– Михаил Михайлович Бахтин говорил: "Ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано. Мир открыт и свободен. Все еще впереди и всегда будет впереди." Прав ли он, как Вы думаете?

– В философском плане – да, но в реальности есть события невозвратные, окончательные, когда ничего уже изменить нельзя.

P.S. Поэтесса Лариса Миллер посвятила Тамаре Владиславовне Петкевич стихотворение:

И в черные годы блестели снега,

И в черные годы пестрели луга,

И птицы весенние пели,

И вешние страсти кипели.

Когда под конвоем невинных вели,

Деревья вишневые нежно цвели,

Качались озерные воды

В те черные, черные годы.