К нам в редакцию пришла жительница с. Кузькино Алефтина Алексеевна Фирсова. В руках она сжимала старую статью-повесть, опубликованную в "Комсомольской Правде" 1 октября 1988 года под авторством Ю. Гейко. Перебирая дома старые газеты, она пробегала глазами по заголовкам уже пожелтевших страниц. Рассказ о необычной судьбе обычного парня, служившего в Афганистане несколько десятков лет назад, очень впечатлил ее и Алефтина Алексеевна попросила познакомить с ним и читателей нашей газеты.

"Сейчас мы много говорим о патриотизме и мужестве нашего народа, – отметила она.– Судьба этого мужчины, воина, во многом схожа с тысячами других жизней бойцов нашей армии, боровшихся за лучший мир прежде и отстаивающих его сейчас. Именно на таких чувствах долга, товарищества и стойкости и должно воспитываться подрастающее поколение".

Мы выполняем ее просьбу, рассказывая вам о сражении, "в котором Леонида Булыгу сотни раз брали на прицел, а попали "всего" семь: четырьмя гранатами, пулей, ракетой и горящим обломком".

БОЙ

Вчера, во сне, закричал Валерка.

Леня вскочил, заметался, ища автомат и охватываясь ужасом от того, что его не было. Раскидал стулья, наткнулся на магнитофон: откуда? Рванулся прочь, замер перед спящим братом: а он откуда? Здесь?! Он ведь там!! Здесь или там? Здесь или…

Весь день его какая-то лихорадка колотила. Весь день прокурил, промаялся, прошагал по солигорским улицам, чуть заметно подволакивая левую ногу: "здесь", "там", "здесь", "там", "здесь", "там"…

Чего он мучается, чего переживает, ведь он вообще не должен делать эти шаги, видеть эту траву, небо, людей – его вообще не должно быть на этой земле, а он есть, и поэтому он должен быть счастлив. А он мучается…

Иногда словно в игру играл: воображал, что он там, он мертв, и его отпустили сюда на время, – это совсем не трудно было ему вообразить. И тогда все вокруг вмиг становилось необыкновенным. Он шел, без конца вертя головой, и каждая мелочь поражала его.

Несколько раз его не узнавали знакомые, к которым он бросался, и тогда игра становилась страшной: бр-р-р! – нет, его не отпустили, он здесь.

Он – жив.

Февраль. Доштиморго: камни, холмы – пустыня. Ночью знобко, днем плюс тридцать, бэтээры на рассвете матово блещут росой…

Сейчас он не помнит, как начался тот день – шестого февраля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года: как проснулся, с кем говорил, что думал. Кто ж знал, что такой будет день…

День как день – второй месяц в операциях, на колесах: "сухпай", пропахший соляром, дорога, песок, камни…

Ночь как ночь: плащ-палатка вместо простыней, разложенное сиденье – постель в брюхе бэтээра. И сны как сны…

Нет, все же помнит – проснувшись, он подумал: как по-дурацки начался год! Однажды утром их построили и поздравили с новым, восемьдесят восьмым.

Елка. Метель. Мандариновый запах.

Далеко-далеко…

Он оглянулся: первое января. Лязгнул бронелюк. Хищно косясь на землю, просвистели "вертушки". Жаркий, пряный Восток дохнул в лицо нарождающимся ветром.

Он хорошо чувствовал запахи, он давно уже бросил здесь курить – огонек сигареты многим стоил жизни. Самая наглядная агитация – уши не опухают, никаких никотиновых мук.

Да, он хорошо помнит – утром первого января жаркий, пряный Восток дохнул ему в лицо нарождающимся ветром…

Леонид Булыга родился в 1967 году в Солигорском районе Минской области. Учился и жил в Солигорске, учился неважно, дважды, например, осиливал программу шестого класса. Хулиганил, дрался праведно и неправедно, сейчас говорит, что от скуки. Мама работает лифтером в универмаге, отец – экскаваторщик. Брату Валерке – 18 лет, сестре Лене – 12. Живут они в четырехкомнатной квартире, обставленной со средненародным достатком и уютом, все необходимое в ней есть.

Леонид курил до Афганистана, начал курить и после. Любит это делать, сидя на подоконнике, распахнув окно своей комнаты на седьмом этаже. Это важно. Как и то, что он не боится высоты, прыгал со второго, даже с третьего этажей и собирался стать высотным монтажником.

Описывать его я не стану, он перед вами на фотографии: глаза смелые, любопытные, перед объективом не тушуются. А вот то, чего фотоаппарат увидеть не смог: спина и левая кисть обожжены, посередине живота – большой белый шрам, в левом боку – вход от пули и такая же отметина у основания шеи, спереди. Но это след от зондов, через которые он, почти месяц беспамятный, был подключен ко всему остальному миру.

Итак, день как день – 6 февраля.

… С вершины сопки они увидели кишлак. Большой. Были основания бояться его, говорили, что Ашмат-Шах имеет самую крупную в Афганистане банду.

Наблюдения ничего не дали: ни единой живой тени. Только от одного дома отъехала голубая "Тоета" - фургон и пошла от кишлака, крадучись, избегая открытых мест.

Время было полуденное, шел мелкий дождь.

Решили проверить, что там вывозили и все ли успели вывезти. Двинулись вниз двумя бэтээрами, третий, Сережкин, и две гаубицы оставили на холме для прикрытия.

Леня шел первым, шел на пятой передаче, внимательно глядя в триплексы. Рядом лейтенант Дёшин, за их спиной – четырнадцать десантников, ближе всех земляк, друг с самой учебки Сергей Гавриленко. Крепкий темноволосый младший сержант, Гаврила – так его называли ребята.

- Я его часто просил: сыграй что-нибудь, чтоб душа развернулась. А потом свернулась.

- Зачем свернулась?

- А чтоб не так тяжко было.

Окопы перед кишлаком они с лейтенантом увидели одновременно и переглянулись: для душманов окопы – большая редкость, уж не наши ли? Удар срикошетившей гранаты по броне и взрыв ее прямо перед машиной поставили в сомнениях точку. Это была засада. Их ждали.

С этой секунды начался отсчет того часа.

И того боя, в котором Леонида Булыгу сотни раз брали на прицел, а попали "всего" семь: четырьмя гранатами, пулей, ракетой и горящим обломком.

Засада! Это поняли все. Пулемет в их башне ожил, но где, откуда налаживает вторую гранату невидимый "фаустник"? сколько у них времени на решение и спасение – минута? Две? Рвануть назад? Это самое верное. Но где гарантия, что не врежешься в своего? Ведь баки сзади, полыхнешь вдвоем одним факелом.

Разворачиваться – другого выхода нет. Руль налево! Третья передача! Газ в пол!.. Удар!!

Сначала он не понял: над головой небо с космами гари. Это второй гранатой снесло башню с пулеметами, и четверо окровавленных десантников рухнули на стальное дно машины. Но она еще шла, слушалась, и разворот, казавшийся вечным, он закончил – вперед! То есть назад, к своим, но…

Третья граната ударила под брюхо, за передним мостом, с левой, с его стороны. Броня осколки сдержала, а пламя хлынуло на Леню потоком, затрещали волосы, ресницы, усы, закричало от боли тело. Это потом, когда он пройдет еще четыре смерти, все будут удивляться: как под слегка обгоревшим "хэбэ" смогла спечься, прилипнуть к мясу тельняшка, это потом.

А сейчас никто из оставшихся в живых ничему не удивлялся: "Выпрыгивай!.. – заорал лейтенант Дёшин. – Горим!" да, они горели и выбрасывались через десантные люки навстречу щелкающим по броне пулям.

Булыга оказался последним. Сполз на нее, неродимую, держа в обожженных руках автомат и "лифчик"*. Сползая, почувствовал удар в левый бок. Подумал, что обо что-то стукнулся, не видя за собой кровавую дорожку и не чувствуя боли. (Он только в госпитале узнает, что был ранен, и попросит ту самую пулю. "Зачем?" - удивятся врачи. "На цепочку повешу, носить буду". – "Балбес, она же разрывная. Попала бы в кость – от тебя бы одни погоны остались").

Боли, повторяю, не чувствовал. Дополз до второго "бэтээра", чьи-то руки вытащили его. Машина уже стояла, развернувшись, ждала, дрожа мотором, готовая к броску из-под огня.

Внутри было тесно: почти двойной комплект народа. Почти. Четверо остались там. Они были мертвы. Между второй и третьей гранатой хватило секунд только на то, чтобы в этом убедиться. Гавриленко был здесь, они встретились взглядами.

Рванули. Каждый метр – секунда новой жизни. Жизни! Сколько их, метров, прошло под горячими колесами, сколько их, секунд, упало в души, прежде чем раздался еще один удар и машина встала?..

Граната врезала сзади, в баки, взорвалась в двигателе. И им опять, значит, повезло: при "хорошем" попадании она могла бы выжечь изнутри все.

Резко запахло живым, гольным соляром, распахнулись настежь люки, но не выпрыгивали, будто ждали чуда: вдруг не загорится? "Пошел!!" - заорал кто-то, и первым выкатился на землю Сережка. Он тут же вспыхнул факелом, но горел почему-то молча, не двигаясь, лежа лицом вниз.

Секунду, может быть, все заворожено на него смотрели.

В следующую Булыга схватил плащ-палатку. С пулей в животе, с обожженным телом. "Стой, сгоришь!" - этих слов он уже не слышал, потому что обнимал через брезент своего безответного друга, бил, хлопал руками его горячее тело, с ужасом думая о той кровавой дырке в затылке, которую увидел за мгновение до того, как накрыл Сережку плащ-палаткой: так вот почему тот горел молча.

- Ребята, отходим к кладбищу, быстро!..

Загасил. Снять плащ-палатку с тела друга не смог. Дополз до земляного забора могильника, упал за него.

Отдышались. Огляделись. Заняли круговую оборону. Их было полтора десятка. Двое не доползли. Лежали раненые в метрах пятнадцати от них, у другого могильника.

Все видели, как высунулась рядом чалма, и из могильника, через забор, перелетела, упала рядом с ребятами граната. Крик пронесся над кладбищем. Только и успели они, что крикнуть. Один из раненых десантников успел больше: швырнул гранату обратно. Взрыв, гримаса смерти – и чалма исчезла.

- "Духи" по канаве, по канаве идут!

Да, от кишлака за могильниками протянулась канава с водой, поросшая тростником. Тянулась она вообще-то к сопке, к своим… но прострелить ее ничего не стоило, а здесь все же стены. Что делать? Отстреливались и думали. Думали и отстреливались. Вход в могильник – глинобитная будка, в нее, прикрывая тылы и контролируя канаву, залег Сашка, разведчик.

Минут пятнадцать стрельбы, и рвануло гранатометом будку эту в клочья; осел с земляного забора тяжелораненый лейтенант Дёшин. Сзади, с сопки, нервно дергаясь стволами пулеметов, сползал к ним третий бэтээр, долбили душманские окопы две гаубицы.

- Накрой передний бэтээр, вокруг него "духи"! – орал кто-то в рацию. Передний – это его, Булыги, он дымил, но вокруг уже суетились фигурки. "Там же боезапас, приборы", - зажмурился Леня. Но через минуту-две его бэтээра не стало: прямое попадание гаубицы. Булыга облегченно вздохнул. Вторую машину "духам" не взять, она рядом, да и брать там нечего, сгореда дотла.

Тот, кто был на рации, поднял голову:

- Говорят – потерпите! Говорят: потерпите, ребятки, вызвали "мигари" и "вертушки".

Потерпите… Вот уж "духи" мелькают справа, обходят. Гранатомет их не затыкается. Если пойдут и слева, по канаве, то терпеть недолго осталось…

- Булыга, надо уходить по канаве, давай первым, - рядом привалился к земле Андрюха-"дембель".

Лицо дикое, на губах песок, от ствола автомата синий дымок вьется, словно от сигареты.

- Почему я? Первым?

- Ты ж сержант, тебя послушают, давай… Все, все "духам" на ремни пойдем!! – завизжал он так, что перестрелка, казалось, притихла. – Уходим, парни!

- отделение! По одному, перелазим здесь, за мной!..

Похлюпали по канаве почти в полный рост, передние и задние прострачивали из автоматов тростник и каждый поворот, средние несли лейтенанта.

Рокот мотора возник неожиданно, прямо над головой: "духи"? Наши? Оказалось, Сережка. Его бэтээр стоял рядом, на готове, откинув с их стороны десантный люк. Только хотели броситься в эти пять, с фонтанчиками пуль, метров до очередной надежды, как Сережкино измазанное лицо появилось в люке и прокричало:

- Ждите здесь, я заберу ребят и через десять минут буду!

Люк захлопнулся, мотор взревел. Да, там трое – заваленный в будке и двое раненных под стенкой могильника. Десять минут…

Леня закрыл глаза и тут же вздрогнул: "духи". Смотреть надо. Нет, опять закрыл, хоть на одну, хоть на две минуты… Ну и бой… Ему молиться на судьбу надо. А Гавриленко? Как в глаза его родителям смотреть?

"Ты сначала отсюда выберись, до Солигорска еще далеко…", - сказал ему кто-то. И этот кто-то был прав.

Огнем горели спина, руки. Пекло живот. Кровавое пятно на гимнастерке ничего ему не говорило, он был весь в таких пятнах – чужих.

Все остальное он помнит смутно: приехал Серега, загрузил всех, выгрузил на холме, потом они вдвоем с Ленькой смотались туда, к кишлаку, искали башню с пулеметами – не дай бог, "духам" достанется, сколько из них наших ребят положить можно, - потом он опять выполз под пули, чтоб зацепить тросом второй, сгоревший бэтээр, и тут…

"Дух" появился неожиданно, встал неспеша, скотина, вскидывая на плечо свою "бандуру" и цепляясь в Серегу прямо в Серегу. В руках у Лени трос, автомат за спиной, сам на брюхе – что тут сделаешь? Даже крик, беспомощный за ревом мотора крик застрял в горле.

Все.

Одна, две, три секунды прицеливания…

Автомат уже оказался у него в руках, когда душман вскрикнул, взмахнул руками и покатился вместе со своей стальной трубой куда-то. На тот свет.

"Снайпер, - подумал Леня счастливо, - наш снайпер снял". И пополз дальше.

Они вытащили машину, отволокли ее к своим, когда рев "МИГов" содрогнул и небо, землю. Три стремительные, блистающие в появившемся солнце стрелы вонзили шквал огня в окопы, в душманский кишлак, взмыли и, описав круг, пошли вниз опять. Что там было?..

"Нет, это надо видеть, - говорит Леня, щурясь на прохладное солигорское солнце, - этого не рассказать. И не забыть".

"МИГи" ушли, налетели "вертушки", доклевывая что-то в кромешном аду огне.

Спасательный "МИ-8" приземлился рядом. Люди в белом понесли к нему раненых. Булыге смазали ожоги, перебинтовали зачем-то живот: он соображал туго.

- Санчасть!

- Меня-то зачем, ерунда ведь.

- Пошел, быстро!..

Снчачала принесли носилки, поставили на полу в хвосте, рядом с кучей парашютов. На одних носилках – лейтенант Дёшин – бледный, без сознания. Последним зашел в кабину Леня после старшего лейтенанта, у которого пулей было оторвано ухо. Через бинт проступало кровавое пятно. Они сели рядом, у двери.

Винты засвистели, набирая воздух. Из кабины летчиков в черном комбинезоне, шлеме, высунулся бортмеханик, крикнул:

- Надеть парашюты!

Двигаться не хотелось. Кто-то бортмеханика беззвучно, под рев двигателя, послал, кто-то промолчал, кто-то полез в хвост за ранцем. Полез и Булыга, осторожно заглянув при этом в лицо Дёшина: жив, веки дрожат. Пристроил парашют на грудь, откинулся, закрыл глаза: все, мясорубка кончилась. Он жив.

Отчего-то сильно задрожали руки. Земля уходила вниз. Набрав метров восемьсот, вертолет упрямо наклонился и пошел к своим.

Никто не спал, не дремал – смотрели в окна. Смотрел и Булыга.

Вспышку и пыль с земли от пускаемого "Стингера" увидел одновременно весь левый борт.

Сколько у них секунд этой новой, подаренной боем жизни? Три? Четыре? Увидели ли "Стингер" летчики? Сработают ли защитные тепловые ракеты? Есть ли они?

… Пять? Шесть?..

В первую секунду молчали, вернее, нет – кричали: кто что.

Во вторую – левый борт кинулся за парашютами.

В третью – бросился за ними и правый борт.

Но парашютов было мало, с десяток.

В четвертую – вертолет подпрыгнул. Взрыва слышно не было.

В пятую – полыхнуло запахом гари. Огня видно не было.

В шестую –старший лейтенант распахнул дверь, рванул в нее того, кто сидел рядом, - Булыгу.

Все. Больше о них Леня ничего не знает.

Падал, вцепившись в кольцо, словно в последнюю кроху жизни считая под свист воздуха в ушах зазубренные еще в десантной учебке цифры:

- Пятьсот сорок один, пятьсот сорок два, пятьсот сорок три…

Рванул кольцо. Хлопнул купол. Тишина…

Глянул вверх – ничего за куполом не видно. Внизу идет по дороге игрушечная колонна "КамАЗов": подберут, не дадут пропасть.

Помните – любил курить на подоконнике седьмого этажа? Помните, не боялся высоты?

Так вот, метров за пятьдесят до земли на его парашют упал горящий обломок вертолета. Леня видел, как он упал, видел, как в мгновение слизнула огнем его последний, его очередной последний шанс на жизнь.

Ослабевшие, безвольные стропы в судорожных руках, опять свист воздуха, и чудовищно бьющая по нему огромная афганская земля – это все, что он помнит.

- Ты о чем-нибудь успел подумать тогда?

- Да. Сразу о двух вещах. О том, что это конец. И о том, что мама все-таки меня не дождется.

Он говорит уверенно. Очень уверенно. Ему нельзя не поверить.

Его подобрали, едва нащупали пульс. Совсем рядом лежал сгоревший дотла остов вертолета. Вошли в него: один пепел.

Двадцать два дня без сознания. Удалена селезенка, она разорвалась от удара. Удалена разрывная пуля. Паралич левой стороны тела. Переломы.

Сейчас он ходит. Как все. Если не знать, то и не заметишь. Если не снять с него куртку, то и не увидишь наград: Красная Звезда и две медали. Если не посмотреть внимательно ему в глаза, то и не поверишь, что он был ТАМ. Что стал сегодня совсем другим.

Двадцать два дня без сознания…

Мы обошли с ним весь город. Уютный, красивый, замечательный город Солигорск.

- Леня, а когда ты очнулся, ты понял, что это чудо?

- Нет. Я открыл глаза и подумал, что мама все-таки меня дождется.

Ю. ГЕЙКО.