Зима 1961 или 1962 года. Скорее всего, январь, ближе к Крещенью Господню.

Тускло светит маленькая лампочка в прихожей, потрескивают дрова в голландке. Отец прилег отдохнуть на кровать. В тот день он работал в кузнице. Это только со стороны наблюдая, можно засмотреться на его работу: одна рука качает горн, он шумно дышит на угли в печи, от каждого выдоха горна они, разгораясь, меняют цвет, очертания и кажутся живой волшебной массой. Другая рука, сильная, мускулистая, сжимает жилистой кистью заготовку из железа и безжалостно отдает её огню. Через несколько минут железяка нагревается докрасна. Теперь уже отец, ударяя тяжелым молотом, словно из пластилина, создает задуманную вещь. Вечером от усталости его руки дрожжат, он с трудом доносит ложку с супом до рта, часто расплескивает. Тогда мне становится очень жаль его, пряча детские слезы, я убегаю в другую комнату.

Мама заводит на завтра квашню, с молитвой, аккуратно, не спеша. Накрывает деревянную кадочку с тестом тканым льняным покрывалом, обвязывает веревочкой.

Внезапно в избу врывается вместе с клубом морозного воздуха соседка:

– Ондриевна! Ой, чё деется! Поди-ко на улицу-то, погляди, ой, спаси, сохрани Господи, конец света! Пра, конец света!

– Да ты чё! Уж, прямо сёдни ли чё?!— не восприняла её мама всерьез.

– Да не знаю, только шибко страшно. Небо-то! Небо-то! Ой, чё делать-то?!

Мать бросилась к окну. Но январский мороз одел в снежную шубу-изморозь стекла, ничего не видно.

От взрослых страх передался мне. Мать с отцом торопливо собираются на улицу.

– Надюшка, ты не ходи, озябнешь, мы только за ворота!

– Ага, не-ет, я с вами, там конец света, я же одна умру!

Что значит конец света, я, конечно, не знала, но по лицу соседки поняла, что-то страшное будет скоро.

– Не ходи, говорю,— на ходу бросает мать,— там екой мороз, озябнешь!

Но никакая сила не могла остановить меня, охватили и страх, и любопытство, больше, конечно, страх. Быстро оделась и за ними. А там… Небо полыхает яркими красками: розовыми, голубыми, белыми, с разными оттенками. Они то вспыхивают, то исчезают через несколько секунд, и открываются небывалой красотой вновь. Завораживающее зрелище! Больше я такого в жизни не видела никогда. Отец, полюбовавшись несколько минут на росписи ночного неба, спокойно сказал, что паника напрасна, это просто северное сияние, и ушел в дом.

Мне очень хотелось ему поверить. Но тётки (еще прибежали несколько соседок) твердо стояли на своем:

– Да, како-тако северное сияньё! Выдумат тоже! Гли-ко, небо-то открыватся! Того гляди явится судья!

И грехи-то они тут же все вспомнили, кто крестится, кто кается, кто молится.

– Бабы, ровно писано было в книжках-то, что надо конец света ждать к Пасхе Христовой!

– Да, там было писано, помнишь, читали, что на большой Божий праздник. И обращались к маме: – Ондриевна, чё молчишь?

– Да, бабы! Кажной день жди, писано, и будь готов. Никто этого знать не может, токмо Бог.

Меня, казалось, уже не только дрожь пробрала, а настоящий колотун. Потряхивало так, что ходуном колени ходили, а язык то и дело попадал под чеканившие зубы. Ещё несколько минут, и моя душонка выскочила бы из тельца не то от страха, не то от мороза. И замотанная как попало вокруг кудрявой головы шаль, пожалуй, не спасёт.

Через какое-то время всполохи стали проявляться реже, слабее, женщины заметили, что сильно замерзли, и потянулись по домам.

– Надюшка, дак ты ли чё тут же? Ох ты, озябла-то как, дуреха! Мать подхватила меня на руки и понесла домой.

Отогревшись на печке, я еще долго выясняла у родителей, что такое "северное сияние", что такое "конец света". И когда он придет снова, уж больно он красивый, этот "конец света"! Но мама сказала, что если я буду жить хорошо, то есть правильно, то конец света для меня никогда не наступит. Жить хорошо мне, конечно, хотелось, но и конец света еще хоть разок увидеть тоже очень хотелось.