Гуго Федорович был высоким, стройным мужчиной с правильными чертами лица. Жил он с матерью в четырехквартирном двухэтажном доме, куда селились приезжие педагоги.
Дом отапливался дровами, воду носили из колонки, которую зимой укутывали, как ребенка в ватное одеяло, чтобы не замерзла. Это было трудное послевоенное время. Я тогда пришла в новую школу, в четвертый класс. Он был немцем, но по-русски говорил без акцента, всегда был аккуратно одет и чисто выбрит. Гуго Фридрихович Минх, так его звали на самом деле, был учителем в школе. Преподавал немецкий язык. Преподавал так хорошо, что на педсовете у директора поднимался вопрос, надо ли так "онемечивать" наших детей. Дети, хорошо усваивая немецкие слова, лихо вставляли их на других уроках, а также и дома. Он с присущей ему немецкой педантичностью был уверен в своей правоте и спокоен. Женщины в его присутствии старались казаться стройнее и умнее. С ними он был галантен. С мужчинами серьезен и собран. На фоне сельских мужиков он выделялся своей интеллигентностью.
Мой дом был в трех километрах от села, как говорили, на отшибе. Большая семья держала корову, овец, кур. Рядом был распахан огород. До войны была своя лошадь. Осенью, убирая картофель в огороде, распрямив уставшую спину, мы видели иногда сквозь жерди забора, как бредут по дороге женские и детские фигуры беженцев, за спинами узелки, в руках палки. Молча подавали им что-нибудь, калегу или картошку, и шли они дальше, искать лучшей доли.
У меня были братья и сестры. И в двух соседних домах тоже были дети. Каждый день мы бегали на центральную усадьбу, в соседнее село, в школу. Случалось идти в школу и одной, но чаще вдвоем или втроем… Сейчас уже нет этих трех домов. На их месте только шумят старые тополя… Я говорю "бегали", потому что медленно мы ходили редко. Подгоняли домашние и другие детские дела, подгонял инстинктивный страх опоздать на урок, подгонял мороз зимой. Хотя и недоедали, и толстых среди нас не было, но молодость брала свое, и три километра туда, а вечером обратно пробегали быстрой трусцой. Дорога была веселая: сбежать с пригорка вниз к ключу, дальше по проселку мимо рощи, а за рощей уже видны крыши домов центральной усадьбы. Школа находилась в центре села. Дороги между рядами деревянных домов были разъезжены и разбиты. Глинистые колдобины и лужи приходилось обходить, почти прижимаясь к заборам. Портфеля у меня не было, в школу ходила без учебников, надеясь, что их принесет сосед по парте. Худая, невысокая ростом, я казалась младше сверстников, хотя на самом деле была старше одноклассников на два года. Тетради были роскошью, иногда мы их сшивали из старых газет. Странное дело, никогда не делая домашние задания, училась я неплохо. Видимо, предчувствуя, что дома ждут нескончаемые деревенские дела, память сразу в классе откладывала всю информацию туда, куда нужно. Ни одно слово учителей не улетало в никуда в то тяжелое время. Особенно после того, как весь мой класс оставили на второй год. Что было делать, если класс не справился с годовой контрольной работой? Решили, что нужно еще раз поучиться в третьем классе. Как это правильно и честно по отношению к детям и учителям. Представляю реакцию учителей, родителей и учеников, если бы такое случилось в наше время…
Гуго Федорович, как и другие учителя и ученики, осенью помогал совхозу убирать картофель. Картофеля садили много, так как кормить совхозных коров нужно было всю долгую зиму. Убирать урожай рук не хватало, в сентябре в школе часто отменяли уроки, и мы шли на картошку. Копали лопатами, собирали картошку в мешки. Мальчики постарше, посильнее взваливали мешок на спину и несли к машине, грузили. Гуго Федорович тоже грузил мешки. Носил он их оригинально. Подхватывал подмышки сразу два и, не сгибаясь, а в полный рост нес их оба к машине. Так странно никто из деревенских мужчин не носил картошку.
Стремительно входил он в класс и прямо от двери, даже не дойдя до учительского стола, начинал перекличку. "Стол", – говорил он, и показывал на ученика рукой, призывая его ответить – "дер Тыш", "Mutter", – говорил он, и показывал на следующего ученика, теперь призывая перевести слово на рус-ский. До тех пор пока ученик правильно не ответит, он должен был стоять. Так класс мгновенно оказывался втянутым в работу. Тот, кто не выучил слова, рисковал простоять весь урок. И как сладостно было, вспомнив слово, наконец сесть на свое место! Он заставлял вслух читать текст учебника по очереди, причем прерывал внезапно там, где считал нужным, и произносил фамилию следующего ученика. "Пермяков!", – говорил он, и Пермяков должен был начать читать там, где остановился предыдущий ученик. Через две-три строчки наших корявых немецких слов он менял чтеца. Иногда он медлил. И когда кто-то читал текст, как нам казалось, не прерываемый слишком долго следующей фамилией, мы искоса поглядывали на него, как бы спрашивая, не забыл ли он, что нас много, и спросить надо всех. Немецкие слова, заученные в детстве, я запомнила на всю жизнь.
Его побаивались ученики. Но еще больше боялись его матери – худой, сгорбленной, строгой немки Минх, которая ходила в магазин за хлебом, опираясь на палку, в длинном черном пальто. Потому что боялся ее, похоже, и Гуго Федорович. Он был не женат, оттого, что невеста его должна была понравиться матери. Но матери никто не нравился. Привести жену в дом он не мог еще и потому, что деревенская казенная квартирка была маленькая, а стеснять мать, с которой он жил, ему не хотелось.
У меня была серьезная старшая сестра, которая приехала на родину после медицинского института и жила на центральной усадьбе, отдельно от нас. Снимала комнату у хозяйки, недалеко от больницы. Зарплаты ей постоянно не хватало. Надо было выглядеть прилично, как сельской интеллигенции, как единственному в селе дипломированному врачу. Надо было обновлять гардероб. Материал на пальто и чулки был недешев, сестра часто обращалась к Гуго Федоровичу занять денег. Он давал. Когда сестра после зарплаты возвращала ему долг, то оказывалось, что до следующей получки она опять не дотянет. Опять шла занимать к Гуго Федоровичу, он вновь давал.
Однажды на уроке немецкого языка, когда мы, пыхтя и скрипя партами, самостоятельно переводи-ли текст, он подсел ко мне и тихо спросил, не моя ли сестра работает в больнице? Фамилии у нас были одинаковые. Я знала, что сестра берет у него деньги в долг, а жить долгами было некрасиво. Хотя я и помнила все немецкие слова, заданные на дом, моего детского ума не хватило, чтобы понять, что моя сестра была отличной невестой для учителя. Я оробела от его вопроса не по уроку и соврала: "Нет, не моя! Она просто однофамилец". Потом мне уже неудобно было признаваться ему во лжи, хотя в сельской местности нельзя скрыть что-то важное, тем более что наши курносые носы выдавали нас с головой. Гуго Федорович больше не расспрашивал, получив столь категоричный ответ.
Похоже, он был связан трудовым договором, как и многие иностранные специалисты в Советском Союзе. А иначе как объяснить этот каждо-дневный подвиг в русской глубинке городского человека?
Моя сестра впоследствии вышла замуж за деревенского шофера и прожила в браке, верная семейным традициям… Она часто подчеркивала, что муж у нее простой шофер, как бы вспоминая утончен-ность Гуго Федоровича, к которому тянулись девушки времен ее молодости. Что было бы, если я не стала бы капризничать и отказываться от родной сестры? Возможно, Гуго Федорович хотел узнать от меня, нет ли у нее жениха, и не желает ли она стать его женой и снимать квартиру вместе, облегчив тем самым ее быт. А может, хотел купить яйца или молоко, зная, что у нас большое хозяйство. Уже не понять. Время не вернуть. Оно безжалостно и неумолимо летит вперед.
Рассказ о Гуго Федоровиче (Фридриховиче) Минхе мы хотим продолжить.
Возможно, найдутся его бывшие ученики, коллеги, откликнутся родственники.
В Интернете (proza.ru) уже есть этот рассказ Елены Липинской и другие ее произведения.