Этот материал к нам в редакцию принесла Надежда Ивановна Калякова. Он был опубликован в 2005 году в "Известиях Мордовии". Но с тех пор не потерял своей значимости. И так радует, что в семейном архиве сохранилась газетная вырезка. Это память о своих предках, о тех, кто отдал свои жизни за нашу свободу.
В январе 1931 года у Александра Федоровича Громова из села Новое Качаево Большеигнатовского района умерла жена, оставив сиротами девять детей. Старшей, Марусе, было 19 лет, младшим близнецам по полгода. В эти горькие дни вечерами к ним приходила Окся, топила соломой подтопок, пеленала малышек, жила она через двор в семье сестры, и в 31 год считалась старой девой. Как-то вечером Маруся собрала на стол нехитрый ужин, а есть не велела, пока не вернется.
- Вот вам новая мамка, - подтолкнула к столу она Оксю, и глава семьи не посмел перечить дочери, ведь и жена перед смертью наказывала жениться именно на ней: "Она смирная, детей моих не обидит". И стала Ксения Васильевна обихаживать девятерых чужих детей. А впереди был 32-й голодный год. Вскоре большое семейство переехало жить на лесной кордон в Ардатовский район. Девятерых кормить - рука устанет хлеб резать, а его еще испечь надо. Неграмотная эрзянка стала всем настоящей матерью, ни одного неосторожным словом не ранила, косым взглядом не обидела, как бы ни тяжела ноша. Сама двух дочек родила потом, но ничем их не отличала от остававшихся с ней приемных.
Старшие дочки вышли замуж еще до войны, парней стали призывать в армию: Ивана - в 1939 году, Петра в 40-м. Младший - Павел ушёл на фронт в 42-м. Три сына было в большой семье Громовых, и всех унесла война. Иван служил в Белоруссии, адрес в его довоенных письмах значится - Могилевская область, город Бобруйск. Погиб он в июне 41-го. Незнакомые парни, братья Моргуновы нашли труп Вани в недостроенном колхозном сарае. Отстреливался он, чувствовалось, до последнего. Завернули в плащ-палатку, похоронили на огороде, документы его, фотографии забрали с собой, но потеряли, пока прятались по лесам от немцев, а вот записная книжка с адресом отца уцелела, они и сообщили потом родным о гибели солдата, но что за село то было, чей огород стал его могилой в те страшные июньские дни - осталось неизвестным, да и сами братья уцелели ли потом в той кровавой войне - не узнать. Петр проходил службу в Прибалтике, писем от него не было с начала войны, он пропал без вести в октябре 41-го. 8 марта 1942 призвали Павла, а в августе его уже не стало. 15 писем успел он прислать за это время, и всю жизнь родители хранили эти солдатские треугольники. В самых первых спрашивал, живы ли, пишут ли братья, в других обещал отомстить за их раннюю смерть. В своем последнем, самом длинном, письме от 20 июля 1942 года он обращается к каждому из родных, как бы разговаривает в последний раз: "Мама, какие вырастила овощи на участке земли? Есть ли огурцы, как я скучаю о молоке и овощах. Нюра, почему ты не пишешь, ходишь ли в Большие Поляны и видишь ли там Альку, если увидишь, то передавай от меня привет. Раиса, ты очень расстроила мое сердце своим рассказом про сдохшую кошку, которую схоронили без почестей. Тятя, ждете ли вы меня домой или стали забывать обо мне? Уже скоро будет полгода, как я нахожусь не в родном углу, где жил около любимого отца и не видел ни горя, ни забот, ни нужды. Вспомнил я, тятя, как меня ты провожал, вез на лошади на станцию. Чего-то жаль и грустно...".
Место гибели Павла также неизвестно. Товарищи написали, что Павел подвозил на двуколке снаряды и вражеская мина угодила прямо в повозку и его разорвало почти пополам. Он умер не сразу, в страшных мучениях, все просил, чтобы кто-нибудь пристрелил его, но никто не решился.
Как ждала всех троих Ксения Васильевна, особенно Петра, ведь пропал без вести - это не значит, что погиб. Сколько раз по простоте душевной ходила к гадалкам, и все говорили - жив, указывали разные сроки его возвращения. И всякий раз она пекла к заветному дню нехитрую снедь - каймаки-ватрушки. Но загаданное так и не сбылось. Приснился однажды ей сон: лежат все три сына на сырой земле рядышком, укрытые одним одеялом и она подтыкает его с краев. Проснулась утром, все поняла: "Не вернутся наши сыны", - мужу сказала. Увеличила их довоенные фотографии, повесила на самый вид и тосковала как о самых родных до самой своей смерти. Уже потом, спустя много лет, приходили к Громовым из военкомата, предлагали Александру Федоровичу получать пенсию за сыновей, на войне убитых.
- Мне эти деньги сынов не вернут, - сказал он тогда, отказавшись, и долго стоял перед портретами мальчишек своих, погибших во цвете лет. Хоть и пенсия у обоих была совсем мизерной, но деньгами заменить память о них не смог. Исчезла, пропала, стёрлась войной, его громкая фамилия, прервался род. Зато от дочерей, разъехавшихся по сторонам, родилось 20 внуков и 24 правнука. И снова визг, смех и веселье нарушали тишину в их доме. Снова пекла-варила баба Окся на шумную ораву, эмалированное ведро окрошки на обед на всех готовила, каждому слово доброе находила. 81 год прожил Александр Федорович, 85 - Ксения Васильевна, до последних лет держали корову, без неё им было не выжить. Продаст, бывало, банку-другую молока, трёшницу не изведёт, прибережёт кому-то из внуков.
- Я никогда не подозревала, что баба Окся не родная всем нам. Студенткой была, постоянно к ним ночевать заезжала в Ардатов. Увидит меня, радуется безмерно, тут же за стол сажает, в сумки мои пироги суёт, в руку ту самую трёшницу сохраненную. Я отказываюсь наотрез, понимая, что не лишняя она в их расходах. Вроде, смирится, успокоится. А потом скажет, между прочим, что в карман мне семечек насыпала:
- Вай, дорога длинная, чай, погрызёшь.
И правда ведь, сидишь в поезде, руку в карман сунешь, там семечки, грызёшь, бабушку вспоминаешь и не сразу наткнёшься на эту трешницу, свернутую трубочкой так, чтобы не сразу среди семечек нащупывалась. И слёзы подступят к глазам от этой доброты бесконечной и бескорыстной. Было время, ходили по городу побирушки, погорельцы она каждого - в дом да за стол. А сама к сундуку, где всё богатство её умещалось. Нырнёт в него с головой, шебуршит так, что сундук ходуном, все нехитрые запасы - платки, отрезы, те самые, что в благодарность маме дети со всех концов присылали, - всё вручит. А потом ещё кручинится целый день: "Вай, погорели, вай без дома остались". Дед, слегка скептически относившийся к подобным странникам, подтрунивал: "Так догони, верни, пускай у нас живут", - с такой любовью, светлой и благостной, вспоминала внучка Надежда Яковлевна о своей бабушке, не имевшей звания матери-героини, хотя вырастившей одиннадцать детей, из которых лишь двое были её.
Она была на десять лет моложе мужа и пережила его на 16 лет. Когда попытались ей выхлопотать пенсию хоть на чуть-чуть побольше, именно неродство детей стало причиной отказа в этом.
Чтобы сохранилась память о семье Громовых, Надежда Яковлевна отдала в районный краеведческий музей дорогие сердцу портреты, в районный архив - копии солдатских писем брата Павла.
Жизнь продолжается. Говорят, каждое время отмечено своими особыми ценностями, и кануло небытие племя бескорыстных сердцем. Но зачем-то ведь это было, зачем-то предназначалось человечеству. И всё-таки не исчезло бeсследно, исполнив свою незаметную роль. Это "что-то", что жило в душе неграмотной бабы Окси, поднявшей чужих детей, проросло в душе её внучки Надежды, оставившей в далёком городе мужа, детей и живущей в посёлке Октябрьский возле мамы Анны Александровны Матросовой, прикованной болезнью к постели и когда-то носившей ту самую громкую фамилию, как и Иван, Пётр и Павел, сгоревшие в пожирающем огне войны.
Это "что-то" то тревожит, то властвует, и зовётся оно неясным именем - Завтра. Неясным для нас, потому, что оно сильнее, потому что грядущее и само выбирает, что оставить, что стереть и какими ценностями одарить приходящее поколение.